Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

— Ты пиши, — сказала она, стоя у вагона.

— Буду, — кивнул я.

— И… ты это… не пропадай больше, — она посмотрела на меня своими огромными, серьезными глазами. — Я так испугалась.

— Не буду, — я взял ее за руки. — Обещаю.

Поезд тронулся. Она стояла на подножке, и ветер трепал ее темные волосы.

— Я приеду, Леня! — крикнула она, перекрывая стук колес. — Я обязательно приеду!

Она помахала мне рукой. И в этот момент, не сговариваясь, мы оба подались друг к другу. Это был короткий, немного неловкий, но такой настоящий, такой теплый поцелуй. Поцелуй на фоне грохочущего поезда, в дыму и копоти, на глазах у сотен людей. Но нам было все равно.

Я долго стоял на перроне, глядя вслед уходящему поезду, уносящему ее от меня. Но на душе у меня было неожиданно светло. Все эти испытания свели нас — теперь я знал, что она — мой самый родной человек. Это расставание — не навсегда, она вернется. И мы будем вместе.

Жизнь снова вошла в свою привычную, бешеную колею. Дни были заполнены до отказа. Лекции в институте, где я теперь, после истории с Ланским, пользовался непререкаемым авторитетом. Работа в парткоме, где Бочаров нагружал меня все более сложными и ответственными поручениями. И, конечно, наше конструкторское бюро.

Слава о нашем КБ, подкрепленная реальным, выполненным заказом для ХПЗ, разнеслась по промышленной Москве. Да и летнее сотрудничество со станкостроительными заводами, когда мы все же разобрали для реверсинжинеринга два станка, не прошло незамеченным. К нам потянулись представители других заводов. Сначала — с опаской, с недоверием. А потом — со все большим интересом.

— Так это вы, значит, те самые студенты, что пневматику делают? — спрашивал меня главный инженер с завода «Динамо». — А можете нам разработать специальный зажим для статора?

— А нам, — басил представитель с «Серпа и Молота», — нужен редуктор. Маленький, но мощный. Возьметесь?

Мы брались за все. Наше КБ превратилось в настоящий улей. Ребята работали с азартом, с огоньком. Они чувствовали себя не просто студентами. Они чувствовали себя творцами, инженерами, которые делают реальное, нужное стране дело.

А однажды утром, просматривая свежий номер «Правды», я наткнулся на небольшую заметку на третьей полосе. И сердце у меня забилось чаще. В ней говорилось о том, что в Наркомземе обсуждается новая, перспективная инициатива — создание в Сибири и на Севере государственных звероводческих совхозов для промышленного разведения ценных пушных зверей.

Я читал, и не верил своим глазам. Моя идея сработала! Мое письмо не просто дошло, оно было прочитано и принято к действию! Я почувствовал такой прилив гордости и сил, что готов был свернуть горы. Невидимый канал связи, который я проложил к самому верху, работал.

И в тот же вечер я снова сел за стол. Я решил ковать железо, пока горячо. Нужно было доложить о наших новых успехах.

Я писал Сталину об успехах нашего КБ, о заказах от заводов. О том, как мы начали работу по «обратному инжинирингу» — по творческому копированию лучших иностранных станков.

«…Это, товарищ Сталин, — писал я, — не просто решение текущих производственных задач. Это — создание новой, советской, инженерной школы. И я глубоко убежден, что наш скромный опыт необходимо распространить. Нужно создать такие же студенческие КБ при всех крупных технических институтах и университетах страны — в Ленинграде, в Киеве, на Урале. Мы могли бы создать целую сеть таких „инкубаторов“ инженерной мысли, которые за несколько лет дали бы нашей промышленности сотни новых, прорывных идей и тысячи прекрасно подготовленных, прошедших боевое крещение в реальном деле, специалистов…»

Я закончил писать уже глубокой ночью. В голове шумело от усталости и грандиозных планов. Я уже собирался ложиться спать, как вдруг в дверь моей комнаты кто-то робко постучал. Я открыл.

На пороге, ежась от холода, стоял Сенька. Тот самый вертлявый, языкастый рабфаковец из моей бригады, которого я когда-то грозился выгнать из комсомола за лентяйство.

Но сейчас он был не похож на себя. Его обычная наглая ухмылка сползла с лица. Он был бледен, глаза испуганно бегали, руки мелко дрожали.

— Слушай, Брежнев… — прошептал он, и его голос сорвался. — У меня тут беда стряслась. Помощь твоя нужна!

Глава 9

Я впустил его в комнату, посадил на единственный стул.

— Что случилось? На тебе лица нет, — спросил я, наливая ему в кружку остатки остывшего чая.

— Беда у меня, Лёнька, беда, — пробормотал он, стуча зубами то ли от холода, то ли от страха. — Помнишь, ты меня все прорабатывал, что я с нэпманами якшался?

Я кивнул. Действительно, Сенька, до того как попасть в нашу бригаду, любил, что называется, «пожить на широкую ногу» — рестораны, девочки в модных платьях, заграничные папиросы.

— Так вот, — продолжал он, с трудом выговаривая слова. — Я тогда у одного из них деньги назанимал. Много! Думал, отдам как-нибудь. Был такой у меня знакомый, Фима Кац, ювелир с Остроженки.

— И что, какие у тебя с ним проблемы? Требует долг?

— Да вот, дурацкая история! — Сенька судорожно сглотнул. — Я когда в твою бригаду попал, за ум взялся. А этот Фима вдруг из города пропал! За ним какие-то бандиты охотиться начали — он у них вроде бы краденое золото скупал, в переплавку, а потом что-то не поделили они… Ну, вот он и сбежал. Я уж думал, пронесло, а долг мой вместе с ним сгинул.

Он замолчал, обхватив голову руками.

— А сегодня… сегодня он снова появился. Подкараулил меня у общежития. С двумя уркаганами. Рожи у них перекошены, аж смотреть тошно. Ну и чего, говорит, бандиты его все-таки настигли, и все подчистую отобрали. И теперь он требует, чтобы я немедленно вернул ему долг с процентами. А проценты там, Леня, такие, что за них таких, как я, пятерых купить можно!

— И сколько это?

— Триста семьдесят!

От услышанной суммы я аж присвистнул. Триста семьдесят рублей — это примерно полугодовая зарплата. Красиво жить не запретишь!

— А если не вернешь? — спросил я, уже догадываясь, каким будет ответ.

— А вот это, брат, шалишь! — трясущимися руками Сенька достал из нагрудного кармана пачку «Казбека», не без труда, не