Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

КАРСОН: Надо ли…

КЛЕО (перебивая): Нет. Мы уже знаем, что будет.

Подростки не без труда переворачивают учительский стол, ставя его на ножки. Он неустойчив, немного шатается.

Карсон отходит в угол, хватает Глиста за руку и тащит к учительскому столу. Его неожиданная грубость пугает.

КАРСОН (взрослым голосом, почти наверняка его ОТЕЦ разговаривает так же): Это ты виноват. Это из-за тебя мы сейчас делаем то, что должны.

Его слова – ложь: логика наказания – всегда ложь. Почему ребята принесли то, что принесли, если не знали, что Глист все стер?

Глиста волокут, он ударяется о стол. Оглядывает комнату диким взглядом, но молчит.

Карсон тянет правую руку Глиста через стол, одновременно ставя его на колени. Теперь Глист сидит на собственных пятках.

Клео расстегивает рюкзак, достает два грязных банных полотенца и пару гигантских садовых ножниц, хищный клюв которых захлопнут.

Валентина берет ножницы, раскрывает их, закрывает. Лезвия и ручки издают «щелк». Удовлетворенная, она передает ножницы Карсону.

Глист вздрагивает, но не двигается, не убирает со стола руку.

Это будет быстро. Надежда и неверие не успеют им овладеть.

Карсон раскрывает ножницы, кладет нижнюю часть одного лезвия и одну ручку на стол горизонтально.

Валентина хватает правую руку Глиста и сжимает ее в кулак с оттопыренным мизинцем. Затем ставит первую фалангу мизинца вровень с лезвием.

Карсон берется за ручки, дважды разминает руку.

И со всей силы толкает верхнюю ручку вниз.

«Щелк!»

Половина мизинца, фонтанируя кровью, отлетает от ножниц.

Глист падает, сворачивается в клубок, катается и извивается, истекая кровью, и кричит, кричит, кричит. Это самый ужасный звук, какой большинство из нас когда-либо слышали.

Глист кричит то пронзительно, то низко-гортанно, с невероятным разбросом октав, причем без плавного перехода.

Тем не менее Глист кричит как человек. Ни разу не прозвучало животных ноток. Все очень по-человечески, просто до ужаса.

И что хуже всего, в его истошном агонизирующем вопле можно разобрать: «Господи», «Почему?» и «Простите меня».

Клео бросается к Глисту с одним из полотенец и плотно-плотно обматывает его раненую руку. Сжимает, передавливает, и на полотенце темнеет кровь.

Глист все еще кричит. Может хоть что-нибудь заставить его остановиться?

Валентина берет со стола половинку мизинца и подносит к полу, туда, где нарисован ритуальный рисунок. Она держит мизинец так, чтобы кровь капала на символы. Капли падают как попало.

Карсон и Клео поднимают Глиста и опускают на окровавленный пол.

Что бы это ни было, ничего еще не кончилось.

Глист все еще кричит.

Он пытается упасть на спину, но Карсон крепко держит его в сидячем положении. Клео фиксирует голову.

Глист все еще кричит.

Валентина медленно вставляет отрезанный мизинец в раскрытую прорезь маски, в рот.

Глист замолкает и трясет головой. Ребята пытаются удерживать его на месте.

Валентина толкает, продавливает, запихивает мизинец в рот маски, пока он не исчезает там полностью.

Глист кашляет, задыхается, хрипит, заходится в жутком приступе кашля, а потом затихает и замирает.

Его тело и рот маски забрызганы/вымазаны кровью. Он смотрит прямо перед собой, не видя никого вокруг.

Клео распеленывает правую руку Глиста и отбрасывает пропитанное кровью полотенце в сторону, а затем быстро заматывает его руку другим полотенцем.

Она заканчивает, и подростки покидают класс.

Мы остаемся с Глистом, но смотрим из задней части класса.

Глист неподвижен, будто прирос к полу.

С нашего ракурса – с другого конца класса – лицо и маску не разглядеть, а красное пятно вокруг рта похоже на улыбку. Белая кожа теперь окрасилась в красный.

Мы смотрим и смотрим. Не обманывайтесь, Глист тоже смотрит. Он знает, кто мы и что мы такое, и это пугает.

ПЛАВНАЯ ПОДМЕНА КАРТИНКИ

Глава 12. Прошлое: Больница

В одном из интервью я рассказал об отсутствующем пальце. Сейчас и вам расскажу, как раз перечитал для книги записи этих интервью, чтобы понять, что и почему тогда говорил.

Мало что помню о том утре на съемочной площадке, о хаосе при аварии и после. Даже не помню, кто отвез меня в больницу. Не помню, кто забрал отрезанную половину мизинца. Помню только, что Клео сидела со мной на заднем сиденье и держала за здоровую руку, пока вторую перевязывали. Она расспрашивала об улице, на которой я вырос, о том, какое у меня любимое мороженое, о группах, которые мне нравятся. Когда я иссяк, она рассказала, как в пятом классе нашла на заднем дворе брошенного, хилого бельчонка. Он был таким худым, что голова казалась огромной. Тельце как будто не могло выдержать такой вес, поддерживать такую голову. Она попыталась его выходить, вылечить. Поместила его в большую картонную коробку, обложив дно салфетками и газетами. В один из углов самодельной клетки положила пластиковую миску с водой, траву и немного зерна. Родители не разрешили ей держать коробку с бельчонком в доме, и Клео унесла ее в гараж. В ту ночь она ужасно спала и наутро встала затемно. А ночью ударили заморозки, и в гараже она нашла бельчонка мертвым.

Судя по всему, именно этот гараж потом попал в сценарий. Когда Клео это рассказывала, из глаз у нее текли слезы. Она сказала, что не знает, зачем рассказала мне это. Я спросил, не стал ли теперь таким бельчонком. «Нет конечно, – сказала она, – ты ведь уже совсем взрослый».

Мы рассмеялись. Мне так кажется, ну или я просто хочу так помнить. Я верю, что мы контролируем память в плане «вспомнить-забыть» куда больше, чем нам кажется.

Меня осмотрели, оказали первую помощь и поместили в отдельную палату в ближайшей больнице. Часы для посетителей заканчивались в семь, но Валентина и Клео явились после восьми. Я был истерзан и не вполне пришел в себя после обезболивающих. Ту беседу в палате я помню урывками, как сны, и логика разговора может быть нарушена. Далее представлена реконструкция, нечто вроде судебной экспертизы. Что мы могли сказать и что, должно быть, сказали.

Валентина извинялась пять минут без остановки, обещала оплатить эти и будущие счета за медицинское обслуживание вне страховки, взяла на себя всю ответственность за «производственную травму», заявив, что безопасность и забота о всех нас на съемочной площадке – ее главная задача. Да, мы сняли кадр, где мои пальцы извиваются между лезвиями, но лезвия были надежно зафиксированы. К чести Валентины, она не спросила, как там оказался настоящий палец, если мы прикрепили к кулаку фальшивый с фальшивой же кровью в трубочке. Не спросила, как