Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

мой настоящий мизинец попал неведомым образом в опасную зону, когда лезвия схлопнулись. Если бы она спросила (а может, и спросила, и именно поэтому поссорилась с Клео), я не смог бы ответить. Клео и Валентина спорили насчет фильма. Клео сказала, что съемки нужно прекратить, Валентина спросила, надолго ли, и сказала, что они могут снимать другие эпизоды, пока я выздоравливаю. Клео ответила, что прекратить нужно навсегда и что я теперь никак не смогу дальше сниматься. Надавила на то, как расстроился Карсон, мол, он тоже не хочет продолжать. В какой-то момент я перебил их, сказал, что вот-вот придут врачи, чтобы сообщить, вернут ли мне половину мизинца. В этом случае, конечно, придется восстанавливаться дольше, но шансы невелики, тело может отторгнуть старый кусок. Я не сказал, что уже решил остаться без мизинца – лишь бы не откладывать съемки из-за нескольких недель на восстановление. Без мизинца я, образно говоря, был бы готов к съемкам хоть завтра. Может, кстати, я и сказал это вслух, потому что помню хитро-настороженное лицо Валентины и растерянно-испуганное – Клео. Валентина сказала, что они меня дождутся, а я ответил, что дождусь их (бессмыслица, я не это имел в виду). Но они, видимо, поняли это так, что я буду продолжать съемки и ни за что не уйду, что пожертвовал слишком многим, чтобы бросить. Сказали дежурные «ладно» и «хорошо», успокоили меня и замолчали, как будто я накричал на них. Тяжелая тишина струилась, как песок в часах, но разговор все-таки продолжился – теперь уже не о фильме. Я позволил себе расслабиться и погрузиться в размышления, чтобы собрать разрозненные куски воедино. За каламбур не извинюсь. Интересно, Валентина настояла на втором кадре с настоящим пальцем и незакрепленными лезвиями? Похоже на нее? Думаю, да. Солгала, что они зафиксированы, пока мой палец находился внутри металлического клюва. (Именно так выглядели для меня раскрытые ножницы – пастью гигантской птицы, той самой, что обнаружилась на каляке-маляке в третьем классе. Эта параллель между моим «магическим» мышлением и обстоятельствами необъяснимым образом успокаивала.) Разве есть такая функция у обычных ножниц – блокировка лезвий в раскрытом состоянии?

Это звучало лучше, чем то, что я зачем-то сунул под лезвия настоящий палец, планируя убрать его за наносекунды до того, как лезвия схлопнутся, до того, как закроется клюв. И все ради того, чтобы стать Глистом по-настоящему на несколько лишних секунд, самых достоверных секунд.

Может, потому я и подставил мизинец вместо фальшивого. Может, это не имело никакого отношения к Глисту, а просто я хотел увидеть и почувствовать, что произойдет. Я сказал Валентине, что не виню ни ее, ни кого-либо еще, что это был несчастный случай. У меня пересохло во рту от ощущения, что в горло просыпался песок из часов, рука пульсировала в такт биению сердца, и я решил разрядить обстановку. Сказал, что в худшем случае виноваты Дэн с командой, они нас прокляли.

– В смысле «прокляли»? – спросила Валентина.

Я напомнил ей, что, когда мы снимали сцены с сигаретами, Дэн сказал: если худшее, что с нами случится, – забытая пачка, то мы божественные счастливчики.

Клео согласилась. Мы абсолютно точно были прокляты.

ИНТ. ЗАБРОШЕННАЯ ШКОЛА, КЛАСС – ПОЗДНЯЯ НОЧЬ

Мы одни в темном классе. Дверь в подсобку слегка приоткрыта, но Глиста не видно.

Словно пробуждаясь от кошмара, мы моргаем, привыкая к темноте, и ждем, затаив дыхание. Ждем, всматриваемся, прислушиваемся к звукам, предвкушаем и боимся – как будто репетируем.

В коридоре гулко отдаются приближающиеся шаги – мягкие, но решительные. Мы смотрим на дверь не отрываясь. Дверь открывается, и входит Клео.

При ней фонарик, трехлитровый кувшин с водой и рюкзак. Она идет вглубь класса.

Светит фонариком на ритуальный рисунок на полу. Зеленый символ почти полностью залит кровью. Трудно разобрать, что там было нарисовано изначально.

Клео садится, скрестив ноги. Она не идет к доске – смотрит на дверь подсобки.

Дверь со скрипом открывается на несколько дюймов, затем еще на несколько, а потом замирает. Проем достаточно велик, чтобы в него можно было проскользнуть, повернувшись боком.

Что внутри, не разглядишь: слишком темно.

Клео сидит и смотрит. Она моргает и щурит мгновенно уставшие на свету глаза. Она запаслась терпением и знает, что рано или поздно увидит его.

КЛЕО: Можешь не выходить, если не хочешь. Тут ты сам себе хозяин. Правда.

От Глиста ни ответа ни привета.

КЛЕО: У меня есть теория.

Она замолкает.

Клео не считает свою теорию новаторской, революционной или еще какой-то в этом духе. Хуже того, она боится, что это рационализация случившегося, рационализация запущенных процессов. Если честно, она никогда не думала, что все зайдет так далеко. Думала, что кто-нибудь это все остановит. А она сама почему не остановила? Мысли и события имеют свойство накатываться друг на друга, как снежный ком, плюс мозг всегда выбирает развитие, а не статус кво.

«Моя теория в том, что мы в аду. Кто-то из нас демон, а кто-то создает новых демонов, не зная, чем тут еще заняться», – хочет сказать Клео.

Она знает, что это звучит по-подростковому пафосно, но ведь все равно может быть правдой.

КЛЕО: Неважно. Глупая теория. Она бы никому не помогла, даже будучи правдой.

Клео смотрит на подсобку. Она по-прежнему не видит и не слышит Глиста.

Жалость и сочувствие к Глисту переходят в страх за Клео, за то, что может с ней случиться. Мы смотрели все фильмы ужасов и знаем, что должно произойти.

Клео расстегивает рюкзак, достает оттуда немного еды (в том числе лоснящийся пакет с фастфудом), мутный полиэтиленовый пакет (похоже, там косметика, кисти и кусочки латекса) и, наконец, аптечку.

КЛЕО: Давай я перевяжу тебе руку, наложу там и сям латекс и пойду. Нас с ребятами несколько дней не будет.

Глист просовывает правую руку в дверной проем. Рука завернута в полотенце. Она длинная, тянется, как телескоп в небо.

Клео встает с рисунка и идет к его вытянутой руке. Ставит фонарик на пол так, чтобы он освещал руку. Разворачивает ладонь раной к себе. Ткань полотенца застряла в сгустках крови. Как будто снимая пластырь, Клео отрывает кусок полотенца.

Окровавленная рука Глиста дрожит.

Клео промывает рану перекисью водорода и заворачивает руку в марлю, пеленая искалеченный мизинец, но не трогая остальные пальцы.

Она осторожно выводит Глиста из подсобки на пару шагов. Он стоит почти вплотную к фонарю. Его тело в неверном свете кажется тонким, как очертания призрака. Маска остается в тени.

Клео накладывает небольшие квадратные кусочки