Полюс Доброты - Мила Бачурова

— Подожди, — встрепенулся Серый, — какой, на фиг, «проснуться не успеете»? Ты что, не сегодня вернешься?

Евстафий нахмурился. Кажется, пытался понять, дурачат его или нет. Выразительно махнул рукой в сторону востока:

— В ваших краях солнце не жжется, что ли? Я лично не дурак — по рассвету выползать.

— Угу, — медленно, глядя на парня во все глаза, проговорил Серый. — Мы тоже не дураки. Вот, вообще ни разу... Иди, Стафушка. Иди... То есть, езжай.

***

— Он не наш. Понимаешь? Не наш!

— Вот и мне показалось, странный какой-то. — Мрак кивнул. — Хотя там — поди разгляди. Рожа капюшоном закрыта, один нос торчит, глаз тоже особо не видать... Я сразу-то не отдуплил. А потом, как он начал про солнце загибать, присмотрелся. В натуре, не наш.

— А кто он? — вмешалась бункерная. В тепле палатки — Серый собрал сконструированную отцом специально для походов печурку, — укутанная в спальник, девчонка отогрелась. Разговаривать начала. — Откуда взялся?

Серый хмыкнул:

— А ты не знаешь, откуда дети берутся? Оттуда же, откуда мы с Мраком. Вряд ли они тут пробирками заморачиваются.

— А разве вакцину на юг передавали? — вмешался Мрак.

Серый пожал плечами:

— Не знаю. Знаю, что с Егором отец разговаривал, но тот отказался. Тогда — не то в Пекше, не то в Ногинске — кто-то умер от передоза, побыстрее адаптироваться хотел. И слух пошел, что порошок опасен, тогда многие испугались. Егор порошок не взял, а сюда — наверное, передал все-таки? Не с Луны же этот Стафка свалился.

Мрак качнул головой:

— С порошка он должен быть таким, как мы с тобой. А он светлый.

— Светлая вот сидит, — кивнул Серый на бункерную. — А Стафка — не светлый и не темный, как наши взрослые, которые прививаться не захотели. И солнца боится так же.

— А может, они тут свою вакцину придумали? — подала голос бункерная. — Которая побочных эффектов, вроде потемнения кожи, не дает?

— Н-ну... Может, и так. Ладно, чего гадать? Завтра у него и спросим. Мрак, поспишь без спальника?

— Куда я денусь. — Мрак потушил свечу.

Серый улегся на тот же коврик, что и бункерная. Придвинул закутанную девчонку к себе, обнял покрепче и заснул.

***

— Меня принесла Мать Доброты, — Стафка говорил, как о чем-то само собой разумеющемся, — Царица Лунного Света. Своей добротой и миролюбием мы заслужили нового человека, и я появился в Лунном Кругу.

— Чего? — обалдело переспросил Серый. — Где?

— В Лунном, — раздельно повторил Стафка, — Кругу! Дошло, нет? Вы алкоголь употребляли, что ли? — подозрительно присмотрелся к Серому.

— Ты, похоже, сам употреблял, — рассердился Серый, — причем не только алкоголь! Чего несешь-то? Какой еще круг?!

— Лунный, — повторил Стафка. — У вас не так, что ли? Сами-то вы откуда взялись?

— Не поверишь, — съязвил Серый, — мамка родила! А ты, как домой придешь, у своей спроси — ничего она насчет Круга не попутала?

— Мне не у кого спрашивать. — Стафка посерьезнел, смотрел настороженно. — Нет у меня никакой мамки, и не было никогда! Говорю же, я в Лунном Кругу появился. Как и все.

— Кто — все?

— Ну, я, Злата и Нестор. Все, кто не взрослые. А у вас не так?

— Нет, — медленно проговорил Серый, — у нас не так. — И быстро, не углубляясь в подробности, продолжил: — А как вас Круг приносит?

Стафка пожал плечами:

— Обыкновенно. Вечером встаешь — а в кругу дитё спит. Злату я не помню, а Нестора видал, как принесло, он малой совсем. Пять годов.

— Не «годов», а «лет», — машинально поправил Серый. — И что? Он прямо на снегу лежал?

— Ты чего? — Стафка постучал пальцем по лбу. — Откуда же зимой дети? Они только летом бывают, в июле. Если июль прошел и никого нету — значит, и не будет уже. Мы Нестора долго ждали, семь лет.

— Семь лет никто не появлялся?

— Не-а. И после него никто. Шестой год пошел, как никого.

— Почему?

— Блин. — Стафка встряхнул головой. — Вот, хоть убей — кажется, что дуришь меня! Как будто просишь рассказать, что ботинки на ногах носят.

— Не дурю, — заверил Серый, — вот, чем хочешь поклянусь! Мы правда не знаем, и Круга у нас нет. Так, почему никто не появлялся-то?

— Ну потому что, значит, мы недостойны, — объяснил Стафка, — значит, в нас мало доброты и миролюбия.

— Миролюбия — это как?

— Ну... Это, когда слушаться надо. Не спорить, не перечить.

— Кого слушаться?

— Эльвиру, конечно, она же главная. И тех, кто тебя воспитывает, тоже. Ну и, там, друг друга любить, чтобы все было по-доброте, как в Слове Матери говорится. Помогать друг другу надо, о стариках заботиться. А если доброты в поселке мало, то дитё не появится.

— Охренеть система, — вырвалось у Серого. — А просто так вы свою Эльвиру слушаться не будете, что ли? И о стариках заботиться?

Стафка шмыгнул носом. Неохотно признался:

— Да если б не Слово Матери, я бы Эльвиру давно послал. Ничего не делает, только псалмы распевает. То есть, поет-то хорошо, вон у нее какой бас — Мать Доброты радуется, наверное, урожай хороший посылает. А только пацан у ней дома жил, Герасим, на два года меня старше, так Эльвира его в мороз в лес погнала — то ли за дровами, то ли еще за чем... Он заблудился и замерз насмерть. Труп только по весне нашли, насилу узнали — зверье обглодало.

Бункерная ахнула. Стафка недоуменно оглянулся на нее и продолжил:

— А сейчас у Эльвиры Златка живет, тоже еле дышит. И я все думаю — как же повезло, что Эльвира на меня глаз не положила! Я, когда мелкий, хилый был, еле выжил — вот и не взяла. Златка-то, хоть и младше, но покрепче.

— А все вместе это называется «доброта»? — уточнил Серый.

— Ну... дети ж появляются, так? На то лето, я думаю, должно повезти. И урожай, опять же, хороший снимаем.

— И правда, — процедил Серый. — Урожай — это по любому Мать Доброты подсуетилась. Не поспоришь.