Барон фон дер Зайцев – 2 - Андрей Готлибович Шопперт

Преподобный Мартин сам решил в ворота постучать. Раз постучал, два постучал и ничего, стоящий рядом с ним Иоганн, зябко кутался в так вовремя подаренный архиепископом плащик. Зубами постукивал. Нужно в зимнюю одежду переодеваться.

— Может Андрейку позвать, пусть он мечом постучит.

Но не пришлось. Послышались стуки за воротами, явно засов вынимали из петель, точнее, выбивали, а потом несмазанные ни разу за сто лет ворота монастыря Марии Магдалины заскрипели так, что в той самой Геенне у чертей зубы свело, и открылись. На манеже те же. Там стояла девка равная Андрейке по габаритам, но не она одна, рядом была такая сухонькая старушка с пронзительными синими глазами и седыми волосами, вылезающими из-за покрова (головной убор в виде платка, концы которого соединяются сзади или под подбородком). Но даже не глаза вызвали удивление Иоганна, он до этого аббатис не видел, а тут прямо подвис, уставившись на её головной убор. На тот, который возвышался над платком. Он был огромен и громоздок. Даже описать сложно. Как огромный шлем Ерихонка, только из шёлка и лицо открыто. А вместо ремешка кружавчики всякие.

Уже вечером, когда они домой ехали, покинув Ригу, парень поинтересовался у преподобного Мартина, что такое было на голове у аббатисы Елизаветы. Оказывается, не просто всё. Называется сия шапка корнет или кишнот. А такой странной формы он (она) потому, что монахини ухаживали за больными людьми, вообще трудились, оказывая помощь нуждающимся. Эти головные уборы должны были помогать им нести этот труд непрестанно. Поэтому они не имели возможности даже прислониться к стене для короткой передышки. Это подвиг, поэтому они — подвижницы ради Христа.

— Там больница, ну там в монастыре лечат? — не понял Иоганн.

— Нет.

— То есть, это понты?

— Что? Ты говори на немецком, ты же знаешь, что я русского не знаю, — устало отмахнулся преподобный.

Иоганн тоже устал. И не физически. Морально целую баталию пришлось выдержать. И если честно, то победителем себя считать в ней можно ну с очень большой натяжкой.

— Преподобная мать, — прервал переглядывания отец Мартин, — произошло досадное недоразумение. Я не специально… так просто было договорено, и я, не подумав, распространил этот договор и на вас. Прошу простить мне это прегрешение.

Вот умеют же, целых две минуты говорил преподобный и ни чего не сказал. Иоганн вздохнул. Учиться ему ещё такому и учиться.

— О чём ты говоришь, Мартин? — согласилась с парнем аббатиса Елизавета.

— Ваше Преподобие. Фрайфрау Мария после приема нас его Высокопреосвященством и назначением трёх новых опекуном над юным бароном фон дер Зайцевым рассказала, мне о том, что я по невнимательности обманул вас, выдав компаньонку фрайфрау Марии за баронессу. На самом деле фрайфрау Мария вот, — Иоганн посторонился, и стоящая за ним датчанка чуть склонила голову перед аббатисой. — Это получилось из-за того, что мы заранее договорились, как бы поменять их местами, что защитить баронессу. Мы же хотели первоначально останавливаться на постоялом дворе. Клянусь богом, что ввёл вас в заблуждение не специально. Просто по привычке, так сказать. Но теперь Его Высокопреосвященство утвердил новых опекунов над Иоганном, и нам нужно ехать домой в баронство. А фрайфрау Мария хочет непременно видеть свою служанку.

— Служанку⁈ — челюсть Преподобной матери бы отвисла, но её придерживал ремешок кружавчатый.

— Да, клянусь богом, я не специально ввёл вас в заблуждение, у вас дальняя родственница Марии тоже Мария. Она разорившаяся и оставшаяся без мужа дворянка из Дании, которую родственники мужа выгнали из дома с маленьким ребёнком, а наша благочестивая фрайфрау Мария приютила сироток. Что-то вроде компаньонки — прислуги.

— Поклянись, Мартин, Господом богом! — прорычала аббатиса.

— Клянусь Господом нашим вседержителем, что не специально ввёл вас в заблуждение, Преподобная мать Елизавета, — залепетал святой отец. И не играл, правда перепуган был. Крестился. Но ход хитрый придумали, чтобы подвигнуть преподобного на эту ложь. Не утверждать, что та Мария не та Мария, а Мария да не та, а говорить, что не специально ввел в заблуждение. Когда? Да вот сейчас, — Как я могу загладить свою вину?

— Двадцать марок! — совсем уже зарычала настоятельница монастыря, после того как раскраска её морщинистой мордочки три раза цвет поменяла с красного на белый и обратно.

— Помилуйте Преподобная мать, баронство разорено, на нас напали повстанцы, у Марии убили мужа, отца и брата…

— Десять марок и ни пфеннига меньше и пришлёте мне два воза пшеницы. Ласт. Это последнее слово.

— Договорились. Благословите, Преподобная мать, и позовите сюда служанку моей матери, — перенял эстафету Иоганн, а то преподобный точно мог сорваться, и начать каяться под обжигающими холодом синими глазами аббатисы.

— Серебро!

Событие тридцать пятое

Хук слева. А не, хук справа. И это неправильно, хук должен быть сверху. Бокс тут совершенно ни при чём. Хук — это так, оказывается, называется тот плащик на подлом лисьем меху, что подарил Иоганну со своего плеча архиепископ Риги. Что-то типа пончо, но изуродованное. Так-то обычный круг из ткани и дырка в нём по центру для головы, но вот неугомонные европеоиды, в отличие от индейцев, не удержались и примерно на одной четверти спереди сделали два разреза. Они почти до дырки. Когда надеваешь эту штуку, то грудь закрыта этим узким куском, а вся остальная материя, подбитая по краям мехом, располагается сзади, как плащ или манто.

Лежал сейчас Иоганн в тачанке рядом с пушкой деревянной и пытался хук натянуть на себя, а он, зараза, то с одной стороны спадёт, то с другой стянется, и вместо желаемого тепла неудобства приносит. Выход очевиден, нужно снять его, высунув голову из дырки, и просто укрыться им как плащом или даже одеялом, благо длина до икр у этого плащика. Но ведь это двигаться надо, а кажется, что пригрелся, ну, вот ещё чуть-чуть и пригреется. Лень шевелиться.

Хуком это мачеха плащ так обозвала. Она вышла из монастыря прикрывая лицо рукой. Ну, что сказать? А молодец старушка. Аббатиса монастыря святой Марии Магдалины не церемонилась. Избила Марию от души. Может и не сама, хотя датчанка и говорила, что и сама преподобная мать била фрайфрау палкой по физии. Но видимо и ещё было кому поизгаляться над бедной вдовой. Вся рожица, в целом довольно красивой женщины, была сейчас одним сплошным синяком, да ещё нос и губы распухшие.