Инженер 3 - Алим Онербекович Тыналин

Но попытаться стоит.

На извозчичьем ряду застал одного возницу, дремавшего на козлах своей телеги. Старик лет шестидесяти, в засаленном армяке, с седой бородой клочками.

— Дедушка, — окликнул я. — Свободны?

Старик открыл один глаз, оглядел меня:

— Свободен, барин. Куда ехать?

— В имение Баранова. Знаешь дорогу?

— Знаю. Верст двадцать, не больше. Три рубля возьму.

— Дорого.

— Вечер уже, барин. Обратно в темноте ехать. Лошадь кормить надо. Три рубля честная цена.

Я не стал торговаться. Время поджимало.

— Ладно. Три так три. Поехали.

Забрался в телегу, сел на деревянную скамью, жесткую и неудобную. Старик хлопнул вожжами, лошадь тронулась.

Телега покатила по улицам Тулы, потом свернула на Московскую дорогу, выехала за заставу. Город остался позади, впереди открылись поля, перелески, деревни редкие.

Солнце окончательно село. Сумерки сгущались. Первые звезды появились на небе, тусклые, робкие. Воздух остыл, повеяло прохладой. Я застегнул сюртук на все пуговицы, поднял воротник.

Телега тряслась на ухабах. Я держался за край скамьи, чтобы не упасть. Думал о предстоящем вечере.

Я должен вести себя естественно. Не выказывать особенного внимания ни к одной из женщин. Быть вежливым, учтивым, но дистанцированным.

Легко сказать. Трудно сделать, когда одна из них целовала тебя сегодня днем у реки, а со второй ты провел ночь неделю назад.

Я закрыл глаза, откинул голову на спинку скамьи. Усталость навалилась разом. Хотелось спать, забыться, не думать ни о чем.

Но нельзя. Впереди ужин. Испытание. Проверка моих актерских способностей.

Посмотрим, смогу ли я обмануть двух умных, проницательных женщин одновременно.

Телега катила в сгущающихся сумерках. Впереди, за поворотом дороги, уже виднелись огни усадьбы Баранова. Окна светились желтым, приветливым светом.

Я выпрямился, поправил сюртук, провел рукой по волосам.

Пора. Представление начинается.

Телега остановилась у крыльца барского дома. Окна светились теплым желтым светом, изнутри доносились голоса и смех. Я расплатился с возницей, поднялся по ступеням.

Лакей открыл дверь, принял мою фуражку:

— Добрый вечер, ваше благородие. Господа за столом, прошу пройти.

Я прошел через прихожую в столовую. Большая комната, длинная, с высокими потолками. Стены обиты светлыми обоями с золотым узором.

Хрустальная люстра на шесть свечей освещала стол, накрытый белоснежной скатертью. Серебряные приборы, фарфоровые тарелки с синей каймой, хрустальные бокалы для вина. В углу стоял буфет из темного дерева, уставленный графинами и бутылками. За столом уже сидели несколько человек. Баранов во главе, румяный, в темно-коричневом сюртуке с бархатным воротником.

Справа от него Анна Павловна в платье цвета бордо, волосы убраны в высокую прическу, на шее тонкая золотая цепочка. Она повернула голову, увидела меня. Глаза вспыхнули, губы тронула легкая улыбка.

Через одно место от Анны сидела Елизавета. Она сменила дорожное платье на вечернее, светло-серое, с кружевным воротником и манжетами. Чепец сняла, светлые волосы уложила в сложную прическу с локонами. В ушах серьги с жемчугом. Выглядела потрясающе. Когда я вошел, она подняла глаза, и я увидел в них радость, надежду, что-то еще, чего не мог определить.

Дальше я увидел знакомые лица. Вертинский с седой бородой лопатой, хмурый, в черном сюртуке. Свиридов в золотых очках, как всегда протирал их платком. Башмаков, круглолицый, с пышными бакенбардами, наливал себе вино из графина.

А напротив Елизаветы сидел человек, которого я меньше всего хотел видеть здесь. Павел Сергеевич Долгорукий.

Молодой щеголь в узком темно-синем сюртуке, шелковый галстук завязан сложным узлом, на пальцах золотые кольца. Светлые волосы волнистые, тщательно уложенные, лицо гладко выбритое, самодовольное. Он держал в руке бокал вина, рассматривая его на свет, и говорил что-то Елизавете. Она слушала вежливо, но без особого интереса.

Баранов увидел меня, поднялся:

— А, Александр Дмитриевич! Наконец-то! Милости просим! Мы вас заждались!

Все повернулись ко мне. Я поклонился:

— Добрый вечер, господа. Прошу прощения за опоздание. Дела задержали.

Баранов махнул рукой:

— Ничего, ничего! Понимаем, инженер, человек занятой. Прошу, садитесь. Вот здесь, между Анной Павловной и Елизаветой Петровной.

Конечно. Именно между ними. Словно он специально так устроил.

Я прошел к столу, поклонился дамам. Анна протянула руку, я легко коснулся губами ее пальцев. Кожа теплая, запах духов едва уловимый, роза, кажется. Она смотрела на меня снизу вверх, в глазах теплые огоньки, но еще застыл и немой вопрос.

Затем повернулся к Елизавете. Она тоже протянула руку. Я поцеловал ее пальцы, задержавшись чуть дольше, чем следовало. Она улыбнулась, сжала мою руку едва заметно, прежде чем отпустить.

— Добрый вечер, Александр Дмитриевич, — произнесла она тихо. — Как приятно видеть вас.

— И мне, Елизавета Петровна.

Я сел между ними, чувствуя себя как на пороховой бочке. Слева Анна, справа Елизавета. Обе смотрят на меня, ждут внимания. Прекрасно. Просто прекрасно.

Долгорукий поставил бокал на стол, посмотрел на меня через весь стол. Губы тронула насмешливая улыбка:

— О, капитан Воронцов. Какая встреча. Не ожидал вас здесь увидеть.

Голос ровный, но с едва уловимым пренебрежением.

— Взаимно, Павел Сергеевич, — ответил я нейтрально.

Баранов поспешил вмешаться:

— Господа, господа! Мы здесь собрались за дружеским ужином! Александр Дмитриевич строит мою мельницу, Павел Сергеевич сосед и родственник нашей гостьи Елизаветы Петровны. Все свои люди!

Долгорукий криво усмехнулся:

— Родственник дальний. Троюродный брат. Но все же одной крови, Долгоруковы.

Он посмотрел на Елизавету, словно подчеркивая связь между ними. Она опустила глаза, поправила салфетку на коленях.

Вертинский буркнул:

— Ну, хватит родословные выяснять. Давайте есть, пока не остыло.

Лакеи начали подавать ужин. Первым делом суп, прозрачный бульон с пирожками. Запах аппетитный, я вдруг понял, что голоден. Весь день на стройке, толком не ел.

Баранов поднял бокал:

— Господа! Позвольте тост! За нашу гостью, Елизавету Петровну! За ее приезд в наши скромные края! Пусть она увидит, что и в провинции живут достойные люди!

Все подняли бокалы, выпили. Елизавета улыбнулась, поблагодарила. Я тоже выпил, чувствуя, как вино согревает изнутри.

Разговор пошел общий, пустяшный. Вертинский спросил у Баранова о состоянии дорог, он собирался в уезд по делам. Свиридов интересовался, когда начнется сенокос. Башмаков жаловался на управляющего, который, по его мнению, недосмотрел за крестьянами.

Я молча ел суп, чувствуя на себе взгляды обеих женщин. Слева Анна незаметно придвинулась чуть ближе, наши локти почти соприкасались. Справа Елизавета склонилась ко мне, и тихо спросила:

— Александр Дмитриевич, как прошел день? Много сделали на стройке?

Я повернулся к ней:

— Мы сейчас сваи забиваем. Уже две трети сделали. Совсем чуток осталось.

— Это много или мало?

— Нормально. К концу следующей недели закончим. А может и раньше.

Она улыбнулась:

— Вы такой целеустремленный. Это восхищает.

С другой