Деньги не пахнут 2 - Константин Владимирович Ежов

легко обсуждали суммы, от которых у простых людей кружилась бы голова. Такие деньги для этих людей – как медные монеты для ребёнка на карусели. Сегодня захотелось – потратил, завтра – забыл.

Новички, ещё недавно уверенные в твёрдости почвы под ногами, теперь чувствовали, как она уходит из-под них. В воздухе повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь далёким звоном бокалов из соседнего зала.

Голос Джерарда прозвучал мягко, но в нём сквозила сталь:

– Позвольте спросить, зачем всё это?

Не прозвучало ничего о деньгах – ни сомнений, ни любопытства к заоблачным цифрам. Даже вопрос о ста миллионах, что витают в воздухе, остался невысказанным. Он словно принял как аксиому: если Гонсалес сказал, что деньги есть – значит, есть. Джерарда интересовал не факт, а мотив.

Гонсалес пожал плечами с ленивой грацией хищника, которому наскучила тишина:

– Деньги всё равно вернутся. Сегодня или через десять лет – разве есть разница? Зато такие моменты случаются нечасто. Упустить их из-за пустяков… было бы скучно.

Слова прозвучали легко, но от них веяло холодом бездны, где деньги – лишь тень на воде. Решение родилось из чистого любопытства, как странный каприз, стоящий дороже жизни для любого из новобранцев. Один сюрреалистический миг сменялся другим. Гонсалес извлёк из внутреннего кармана чековую книжку, хрустящую свежей бумагой:

– Кстати, запишите мой вклад пять миллионов. У кого-нибудь ручка найдётся?

Платонов без лишних слов подал блестящую перьевую ручку. Чернила легли на бумагу, словно змея, выгнувшись в цифрах:

"5,000,000.

Чек перекочевал к плтонову. Но на этом всё не закончилось. Гонсалес вывел ещё одну цифру – чудовищную, почти нереальную:

"100,000,000".

Цифры сияли, как приговор, и чек скользнул к Джерарду.

– Если вдруг станет тревожно, держите у себя. Считайте страховкой.

В комнате звякнула тишина, будто кто-то уронил на пол хрустальную ноту. Кто-то шумно сглотнул, звук ударил по нервам сильнее, чем выстрел. Воздух стал вязким, как мёд, и пах дорогим табаком, терпким и сладковатым. Что будет, если Джерард протянет руку? Жадность обнажит зубы, покажет, что для него сто миллионов важнее гордости. А если откажется? Тогда рухнет образ холодного стратега, того, кто пару часов назад вымерял платёжеспособность Платонова с точностью хирурга.

И он выбрал третий путь. Губы тронула тень улыбки:

– Как и ожидалось, в вашей сфере живут смельчаки. Не нужна страховка. Достаточно слова.

Ответ повис, как лёгкая дымка, не позволяя понять, победил ли кто-то в этой дуэли. И прежде чем напряжение прорвало воздух, вмешалась Джуди – мать Джерарда, чьё слово было весомее многих чеков. Тихо, почти незаметно, она закрыла этот спор.

Вскоре появился дворецкий, неся на подносе кожаный футляр с чековой книжкой Джуди. Джерард достал свою. Чернила вновь заскользили по бумаге:

"10,000,000".

"5,000,000".

Цифры выстроились в мёртвый строй. Чеки лёгли в ладони Платонова, словно холодные плитки золота. Двадцать миллионов – ничтожный звук для их ушей, но для чужих – оглушительный гром.

Двадцать миллионов долларов. И всё ради пустой игры, ради прихоти, ради проверки. Ни Джерард, ни Джуди не гнались за выгодой. Они испытывали Платонова, словно редкую породу зверя. А тот играл ради забавы. И всё это – ради капризов, на которые обычный человек не решился бы даже во сне.

– Сумасшествие…, – выдохнул кто-то из новичков, пряча дрожь.

– Бред…, – шепнул другой, чувствуя, как сердце давит на рёбра.

Это напоминало партию в покер, где ставки – не деньги, а амбиции, и играют только те, кому мир принадлежит.

Гулкая тишина разорвалась внутренними голосами:

"Скорей бы…"

"До завтра…"

Каждое слово было пропитано нетерпением. Эту новость невозможно удержать. Она сорвётся с губ – и тогда весь отдел взорвётся от слухов. Впервые за долгое время все ждали работы как праздника.

***

На следующий день

Огромное здание Goldman словно зажило собственной жизнью – от залов до лифтов слышался гул голосов, перемежаемый звонким звяканьем кофейных чашек и шорохом бумаг. Казалось, воздух дрожал от шёпота, обсуждений и удивлённых восклицаний.

– Слышал? Что за история…

– Про новенького, что ли? Опять влип?

В центре этих разговоров – Сергей Платонов.

События, что развернулись за праздничные дни, будто огонь по сухой траве, разнеслись по всему офису. Те, кто видел всё своими глазами, добавляли жару в этот костёр слухов.

– Двадцать миллионов?! И он согласился покрыть половину? Как он собирается это тянуть?

– Говорят, Гонсалес пообещал закрыть долг.

– Кто вообще этот Гонсалес такой?

Слухи катились по коридорам, обрастая новыми деталями, как снежный ком грязью.

– Они что, с самого начала так дружны были?

– Да вроде нет… Не замечал, чтобы вместе тусовались.

– Но всё равно! Он же за него платит. Гонсалес ведь и раньше участвовал в тех общих ставках, да? Помогал кому-то….

– А что он сам с этого имеет?

– Кто его знает. Но это тот самый Гонсалес, который купил недвижимость за десять миллионов, только чтобы насолить одному MD….

– Ах да! Тот самый случай…. Чокнутый.

Оказалось, имя Гонсалеса давно связано с громкими выходками. Но то, что он вдруг стал спонсором Платонова – обсуждали все. Кипели догадки, будто под крышкой чайника, вот-вот готового сорваться от пара. Уж не скрывается ли за этим какой-то хитрый расчёт? А тем временем интерес к Рейчел разгорался с новой силой.

– Говорили, MD чуть ли не наизнанку вывернулся, чтобы ей угодить….

– MD ей кланялся? Ну это явно не простушка. И у неё дома три полотна Ван Гога?

– И не копии, а настоящие, известные работы! Такое одними деньгами не купишь….

Шептались, что Рейчел из семьи, где власть и деньги текут рекой. И тогда все вспомнили, как Платонов держался в её присутствии. С какой дерзостью, словно ему море по колено.

– Представь, он сказал брату Рейчел: "Охота в заповеднике – это как стрелять по зверям в клетке".

– Врёшь! Не мог он так ляпнуть.

– Проверили. Слово в слово.

– Жесть… У Джерарда бы ружьё оказалось – и привет.

– Ну зачем так выпендриваться?

– Видать, уверен в себе.

– В чём? В своём алгоритме?

Этот самый алгоритм – вот его гордость. Ошибается лишь в двух случаях из десяти, а значит, точность – восемьдесят процентов.

– Только надолго ли его