Простые истины - Андрей Александрович Васильев

пообещав в случае несогласия сделать твою тайну всеобщим достоянием. Или, может, попросят добыть им какой-то артефакт из вашего хранилища, слава о котором идет по подлунному миру еще с позатого века. Ну или просто продать твою тайну тем же бандитам за неплохие деньги. Марфа, которая, я уверен, выступила инициатором поисков, конечно, так не поступит, благо в деньгах не нуждается, но то она, а то ковен из региона, живущий по принципу достойной бедности.

— Какие невеселые перспективы, — вздохнул Ровнин, — аж мороз по коже.

— Собственно, к чему этот разговор был начат? — закинул ногу на ногу Арвид. — Я могу решить твой вопрос быстро и эффективно.

— Это как же? — удивился Олег.

— А ты подумай, — предложил ему вурдалак. — Кардинальных способов, которые применимы для устранения подобных проблем, на самом деле не так и много. Скорее, даже всего ничего. И без лишней скромности скажу — мало кто в этом мире может устранять подобные помехи лучше, чем мы, дети Ночи.

Разумеется, Ровнин сразу сообразил, о чем ведет речь его собеседник, вот только не очень понимал, как реагировать на его предложение. Вернее, было ясно, что принимать его никак нельзя, это все равно что сразу положить на стол Францева рапорт об уходе, но при этом и «нет» ему очень не хотелось произносить. Хотя бы потому, что впервые за все это время ему предложили вполне реальный способ решения проблемы, которая столько месяцев висела над его головой, точно дамоклов меч. Что скрывать — Олега крепко вымотал постоянный страх за родителей, к которым в любой момент могут заявиться небритые люди с пистолетами, плюс он очень устал от то и дело приходящих по ночам снов, в которых его сначала били по голове, после затаскивали в машину, затем долго и изощренно мучили в какой-то бойлерной, а под конец живьем заталкивали в печь, где гудело жадное багровое пламя.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — понимающе улыбнулся Арвид. — Более того — признаю, что это очень, очень непростое решение. Бесспорно, ситуация вывернута наизнанку: те, от кого ты должен охранять людей, предлагают тебе одного из них убить, причем не для своих нужд, а для того, чтобы ты сам дальше жил спокойно. Не гимн идиотизму, конечно, но близко к тому. Плюс сложнейший выбор — долг или жизнь. Тебе ведь нельзя заключать сделки с такими, как я, верно? Уверен, это если не первая, то уж точно вторая заповедь, по которой живут сотрудники организации, к которой ты принадлежишь.

— Нельзя, — подтвердил Олег. — Прямого запрета нет, но все знают, чем рано или поздно подобное заканчивается. Случались прецеденты.

И он не врал, таковые действительно были. Среди дел, которые он по-прежнему изучал с огромным удовольствием, ему то и дело попадались бумаги, которые никак не относились к описываемым операциям и реализациям былых лет, но зато представляли собой эдакие подтверждения того, что когда-то в этих стенах работали ребята и девчонки, не сильно-то от нынешних сотрудников отличавшиеся. Ровнин даже папочку специальную завел, куда такие находки складывал. Среди них имелась, например, очень недурственная карикатура на девушку, у которой в одной руке находился наган, в другой — зеркальце, и снабженная надписью «Машка-промокашка». Еще ему попался отчет титулярного советника Э. П. Штольца, написанный красивым, но каким-то дерганым почерком, в коем тот объяснял, по какой причине 12 июня 1879 года не смог прибыть в расположение Сухаревской полицейской части для проведения совместной операции по пресечению розничной торговли запрещенными товарами. Причем причина была веская и в каком-то смысле выпуклая — укус пчелы в щеку. А буквально днями в папке с документами, датированными апрелем 1915 года, он отыскал рапорт прапорщика В. В. Мирошникова, в котором тот категорично требовал отправить в действующую армию именно его, а не г-жу Аленину, несмотря на то что та является более опытным сотрудником. Ну а истинной жемчужиной своей коллекции Олег полагал три билета на оперу Оффенбаха «Перикола», которую летом 1927 года давали в студии Большого театра, причем с оторванными корешками и подколотым рапортом, из которого следовало, что агенты Шелепихин и Москвин, а также примкнувшая к ним сотрудница ОГПУ Веретенникова из соображений служебной необходимости посетили сие мероприятие за свой счет, в связи с чем просят компенсировать понесенные расходы из кассы организации. Очень Ровнину хотелось спросить у тети Паши, вернули им деньги или нет, но в результате делать он этого не стал. А ну как не вернули и она по данному поводу до сих пор зла?

Среди этого добра имелись и два особенных протокола, причем довольно невеселых. Первый совсем старый, аж от 8 июня 1871 года, подписанный его сиятельством графом Никишевым А. Х., который тогда являлся руководителем «Специальной коллегии при Особой канцелярии Е. И. В». Второй, оформленный куда менее витиевато и заверенный начальником особого отдела ГПУ при НКВД РФ А. П. Ардовым, был поновее и датировался двадцатыми годами уже этого века.

А смысл у протоколов один и тот же — вынесение приговора сотрудникам, использовавшим свое служебное положение в личных целях и для того заключившим сделки с теми, за кем поставлены надзирать. Правда, вот резолюционные части документов разнились. В 1871 году некто Лавриновский своими обоюдовыгодными связями с ковеном ведьм «нанес изрядный вред репутации коллегии, а также послужил дурным примером для других сотрудников», потому его лишь лишили места, чина, наград и приговорили к десяти годам каторжных работ, а вот в 1924 году все закончилось не так мажорно. За предательство общего дела, повлекшего за собой гибель товарища Суховой Маргариты, некто Зинько Петр единогласно был приговорен к расстрелу. И, судя по слову «Исполнено» на верхнем левом углу протокола, к стенке его поставили довольно быстро. Может, даже, в тот же самый день.

Впрочем, дело было даже не в том, что Олег боялся каторги или расстрела, тем более что ни та, ни другая мера воздействия сейчас вряд ли к нему могла быть применена. Просто в его голове как-то не укладывался сам факт того, что он может поступить подобным образом. И даже не потому, что он вот такой честный или хороший, нет, тут другое. Просто он за эти месяцы прикипел своей молодой душой к отделу намертво, вот какой коленкор. Настолько, что уже не очень представлял, как станет жить вне его. И скажи ему кто-то завтра: «Ну все, теперь можешь валить обратно в Саратов», то впал