Тьма. Том 8 - Лео Сухов

Следующей точкой посещения были местные мастерские. Они находились на другом конце поселения, у восточной стены. Это был целый город в городе: несколько огромных одинаковых ангаров из бетона и рифлёного металла, вокруг которых теснилась покалеченная техника. Грузовики с помятыми кабинами, внедорожники с дырявыми бортами и покалеченные броневики.

Наши уже были в починке. Работы обещали закончить к полудню следующего дня. Тут, к слову, цены оказались на порядок выше, чем в лекарне — почти десять тысяч за всё. Но оно и понятно: менять приходилось значительно больше, чем у живых людей.

В какой-то момент перевалило за полдень. Мы молча брели обратно в гостиницу. В голове складывалась картина: раненые на поправке, техника почти починена. Это были хорошие новости. Но они же означали, что пора определяться с планом действий. Предложение цесаревны висело в воздухе, и его нельзя было слишком долго игнорировать.

Войдя в «Уют», мы направились прямиком в подвальную столовую. После утреннего пира в «Последнем Рубеже» местная перловка вызывала меньше энтузиазма, но тело упрямо требовало свежего топлива. Взяв по внушительной порции, мы с женой устроились за свободным столом.

Перед тем, как приступить к еде, я окинул взглядом столовую. И заметил вездесущего служку, таскавшего на кухню подносы с грязной посудой. Поманив мальчишку пальцем, я всучил ему пару монет и попросил позвать Славу, Давида Мережковского и Бархана.

Мы с Авелиной как раз допивали свой компот, когда те начали подтягиваться. Первым появился Слава, его лицо всё ещё было озабоченным и уставшим после ночной тревоги. Затем пришёл Давид, деловитый и собранный, с какой-то папкой в руках. Последним, бесшумно, как и положено разведчику, возник возле нашего столика Бархан.

— Садитесь, — кивнул я на свободные места. — Будем совещаться. Надеюсь, вы успели поесть?

Совещание затянулось до вечера. Трудную задачку пытались решить и так, и эдак. Однако она по-прежнему казалась неразрешимой. Как добраться хотя бы до следующего поселения, не потеряв в пути оставшуюся технику? Совершенно неясно. И что бы мы ни пытались придумать, итог бы вышел, в результате, один: сначала нас лишали транспорта, а потом — либо растаптывали, либо доедали.

Ещё и Бархан, сволочь эдакая, в сочных деталях описывал возможные варианты.

А ночь стала повторением предыдущей, но с ещё более горьким привкусом. Сирена взвыла ровно в тот момент, когда я начал проваливаться в глубокий сон. И вырвала меня из забытья всё с той же безжалостной эффективностью. На этот раз мы с Авелиной вскочили на автомате, как заводные игрушки, движимые мышечной памятью и глухой копившейся злостью. Даже Тёма, обычно невозмутимый, на этот раз издал раздражённое шипение в сторону двери, прежде чем снова положить голову на лапы.

На городской стене повторилось то же, что и вчера: беготня, крики, тени противников внизу. Стрельба снова гремела у ворот, снова мелькали тени в лучах прожекторов, и снова нам приходилось стоять на своём участке, стиснув зубы от бессилия и холода. Разница была лишь в том, что на этот раз никто из нас, пришлых, не стрелял. Люди мрачно смотрели в темноту, экономя патроны и силы. Урок был усвоен, но легче не становилось.

Когда под утро сирена замолчала, мы брели обратно в гостиницу с ощущением, что нас переехал тяжёлый каток. Усталость была не только физической, но и экзистенциальной. Злость — тупой и беспредметной. Мы молча рухнули на кровать, не в силах даже раздеться, и провалились в сон…

И во сне я снова видел бой. Только не настоящий, а постановочный, из документального фильма. И что удивительно, проходил он не у нас, а в том мире, где жил Андрей. Ну потому как наши против татар не воевали, а регулярно в одном строю отродьев били.

Бой шёл у реки, на зелёном лугу. Татарская конница волнами накатывала на деревянные укрепления, где засели, судя по красным кафтанам, русские стрельцы. А те, знай себе, садили из пищалей, только дым пороховой клубился.

И чем больше я присматривался к укреплению, тем больше понимал, что нашёл ответ, нужный цесаревне. И этим ответом был «гуляй-город», который здесь почти не применяли. Не до того было в 15–16 веках людям. Да и нам ещё придётся подумать, как его сообразить… Всё-таки в той версии Земли, которую помнил Андрей, гуляй-город был, скорее, не движущимся укреплением, пусть и на колёсах.

Однако же доски и колья заменить в походных условиях всяко легче, чем детали грузовиков. До «точки 101» точно как-нибудь доберёмся. А что будем делать дальше… Вот там на месте и решим.

Об этом я успел подумать, прежде чем картинку от Андрея сменил какой-то тяжёлый сонный бред…

Интерлюдия II

Комнату было не узнать. Воздух, когда-то пропитанный благородным запахом пыли, теперь вонял гарью и порохом. Массивный дубовый стол был перевёрнут и расколот надвое. Кресла превратились в груды щепы и клочья обивки. Резной буфет лежал на боку, а осколки дорогой посуды усеивали пол, хрустя под сапогами.

И даже бронзовый светильник пострадал: кто-то сорвал его с потолка и бросил на пол, а заодно немилосердно погнул.

Стены, украшенные портретами, испещрили выбоины от пуль и осколков. Один из портретов, где был изображён мужчина с окладистой бородой, пронзило насквозь осколком оконной рамы. Сквозь развороченный оконный проём, куда задувал холодный ветер, доносился шум улицы.

В центре этого хаоса, словно жертвенный алтарь, стоял единственный уцелевший стул. На нём, привязанный грубыми верёвками, сидел Пётр Саворусов. Вернее, не сидел, а безвольно висел на своих путах.

Его некогда аккуратные русые волосы были слипшимися от крови и пота. Лицо превратилось в сплошной сине-багровый кровоподтёк. Один глаз заплыл полностью, из разбитого рта на рубашку сочилась тонкая струйка слюны и крови. Дышал Саворусов прерывисто и хрипло.

Весь его вид свидетельствовал о том, что допрос был если не долгим, то методичным и болезненным. Сейчас же Саворусов погрузился в милосердное беспамятство, куда ускользает сознание, когда тело больше не в силах терпеть боль.

Рядом со стулом, пребывая в глубокой задумчивости, стояли двое. Одним был мужчина средних лет, с коротким ёжиком тёмных волос и чёрным шрамом на щеке. Звали его Виталий Андреевич Папоротников. И служил он высокопоставленным сотрудником ПУПа.

Одет Папоротников был в чистый, но уже помятый костюм. Блестящие туфли покрывал слой пыли и щепок вперемешку с уличной грязью. Лицо Папоротникова выражало не столько