Тихая пристань - Анна Рогачева

Дети мои здесь растут. Я плачу подати (она платила символически, через работу, но платила). Работу делаю для всей округи. А земля… есть старый дом Тихона. Сруб гниет. Земля вокруг пустует.

— Общинная земля, — насторожился староста. — Не дам я ее тебе просто так. Сход собирать надо…

— А если я не прошу просто так? — Арина положила на стол небольшой, тщательно завернутый сверток. Развернула. Там лежала рубаха из тонкого, крепкого полотна — не новая, но выстиранная до белизны и вышитая по вороту и манжетам тем самым, простым и пронзительным узором, что помнил Род. — Это тебе, Федот Митрич. Не взятка. Благодарность. За то, что приютила меня округа. И… просьба. Дайте мне год. Год, чтобы поставить на том месте избенку. Если поставлю, если обживусь — значит, Бог так судил, и земля сама меня притянула. Если нет… сруб ваш. И рубаха — просто рубаха.

Она не просила. Она предлагала сделку с высшими силами и с его, старосты, совестью. Федот смотрел на рубаху. Он был суеверен. Узор его завораживал и пугал одновременно. А главное — предложение было безвыходно мудрым. Если она не справится — община получит готовый, пусть и небольшой дом. Если справится… ну, что ж, значит, такова воля. А пану Гавриле можно будет доложить, что пустующую землю прибрала к рукам работящая вдова, укрепив тем самым хозяйство, а не разбазаривая.

— Год… — пробурчал он, поглаживая рубаху. — Это ты, Арина, хитро. Ладно. Будь по-твоему. Но чтоб без шуму! И чтоб подати исправно! И… — он понизил голос, — … чтоб никаких там твоих «особенных» делов на той земле не было. Шей себе, чини. А больше ни-ни. Поняла?

— Поняла, — кивнула Арина, и в душе ее зажглась первая, крошечная победоносная искра. — Шить — это все, что я умею. Шить и вязать.

Когда она вышла от старосты, Машенька, ждавшая ее на завалинке, увидела в ее глазах то, чего не видела никогда — не холодную решимость, не усталую мудрость, а радость. Чистую, почти детскую.

— Мама? У нас будет?

— Будет, солнышко, — Арина взяла дочь на руки, несмотря на ее тяжесть. — Будет нам угол. Наш. Теперь — бежим домой, Петьке новость сказать!

И они почти бежали по пыльной сельской дороге, мимо огородов, мимо удивленных взглядов соседок, и Арина, сжимая маленькую руку дочери, чувствовала, как по ее жилам бежит не кровь, а тот самый летний, живительный сок, что поднимается от корней к вершинам деревьев. У них появился шанс. Не подарок судьбы, а заработанное право. И это право нужно было теперь отстоять.

Вечером, когда Петька, запыленный и уставший, но с горящими глазами, подтвердил: «Сруб крепкий! Крышу перекрыть, полы настелить — и жить можно!», они сидели втроем у открытой двери хлева. В руках у Арины была та самая глиняная кубышка, принесенная Агафьей «для начала». Она была пуста. Но она существовала.

— Вот, — торжественно сказала Арина, поставив кубышку на стол между ними. — Наш первый кирпич. Завтра в нее пойдет первая копейка. А потом — еще. И еще. И мы будем их откладывать. На гвозди. На коноплю. А потом… потом мы начнем новую жизнь.

Они сидели, смотря на простой глиняный горшок, как на величайшее сокровище. За окном густели летние сумерки, запевали сверчки, и пахло дымком от соседских печей — запахом мира, покоя и дома, которого у них еще не было, но который уже начал жить в их сердцах, в их общих мечтах, в звоне первой, еще не заработанной, медной копейки на дне глиняной кубышки.

Глава 23

Получить разрешение у старосты оказалось проще, чем договориться с бревном. Первое же бревно, которое они с Петькой попытались вытащить из покосившегося дома старого Тихона, продемонстрировало железобетонную волю к существованию. Оно не просто лежало — оно вросло. Вросло в землю, в крапиву, в саму идею разрушения.

Петька, вспотевший и разъяренный, бил по нему обухом топора, как будто это был закованный в латы враг.

— Да отпусти ты нас, деревяшка проклятая! — шипел он.

— Петр, — спокойно сказала Арина, наблюдая за этой битвой, прислонившись к здоровенному бревну. — Ты с кем воюешь? С деревом или с упрямством покойного Тихона, который, видно, тоже был мужчина с характером?

— Оно не двигается!

— Потому что ты ему приказываешь. А с деревом нужно договариваться. Оно же жило. Дышало. Подожди.

Она подошла, отодвинула сына и положила ладонь на шершавую, потрескавшуюся кору. Закрыла глаза. Не для магии. Для тактики. Она представила себе это бревно не как препятствие, а как… союзника. Оно устало лежать под гнилой крышей. Оно хочет снова стать частью дома, где будет тепло и будут смеяться дети. Она мысленно сказала ему это. Потом открыла глаза и деловито заметила:

— А вон, гляди, с той стороны трухлявый клин торчит. Его выбить — и бревно само покатится, будто обрадовалось.

Так и вышло. Когда Петька выбил трухлявый клин, бревно с облегченным вздохом (или это скрипнула соседняя балка?) отделилось от сруба и покорно легло на подготовленные катки. Первая победа. Материальная и философская.

Стройка их будущей избы стала лучшим прикрытием и тренировкой. Кто будет подозревать в ведьме или беглянке женщину, день за днем покрывающуюся строительной пылью, спорящую с подростком о том, как лучше стесать паз, и сходящую с ума оттого, что все бревна оказываются разной толщины? Это была настолько обыденная, настолько нормальная́человеческая деятельность, что даже самый подозрительный ум должен был расслабиться.

К ним, конечно, приходили смотреть. Сначала из чистого любопытства. Бабы качали головами: «Вона, одиночка с дитём избу рушить вздумала. Без мужика-то!». Но Арина действовала по плану. Она не отмалчивалась, а наоборот — заводила разговоры. Жаловалась на те самые бревна. Просила совета, как лучше конопатить щели. И незаметно, в виде платы за совет, предлагала свои услуги: «Ой, Марья, спасибо, что подсказала! Да я тебе за это рукавицы новые свяжу, у меня шерсть завалялась».

Так, бревно за бревном, они не только разбирали баню, но и встраивались в местную экономику взаимопомощи. Петька, чьи растущие мускулы и смекалка стали легендой, получил предложение помочь перекрыть крышу соседу — в обмен на несколько старых, но целых гвоздей и полдня работы его лошади для перевозки самых тяжелых плах.

Однажды на стройплощадку (а именно так Арина мысленно называла этот клочок земли) пожаловал неожиданный гость — дед Архип, древний, как холм, плотник, который, как все думали, уже ничего не видит и только бурчит себе под нос у церковной паперти. Он пришел, опираясь на клюку, и долго молча