Царевич Алексей: Золото Стеньки - Игорь Черемис

даже на разорение Яицкого городка не отреагировали. Из Донского войска иногда доходят подкрепления и припасы — но их немного, струг-другой, даже текущие потери не перекрыть. Что-то ты награбил у персов, но добыча уже тяжела, потому что воровством пробавляешься уже два года. И тут шах направляет против тебя свои войска, которых у него достаточно, а подмога сидит ближе, чем у тебя. Какие твои действия?

Трубецкой задумался.

— Вернуться на Дон и набрать войско? — предположил он.

— Именно! — воскликнул я. — Расторговаться добычей, получить новые струги, новых казаков — может, уже не из голутвенных, а домовитых. И снова отправиться за зипунами, раз ты такой удачливый атаман. Только на этот раз он пойдет не на сорока стругах, а пару сотен возьмет, чтобы шах пощады запросил заранее, узнав, какая армада движется в его направлении. И никакой скотт его не отговорит, переговоры будут, и договор будет — только не с нами, а с Разиным.

Я решил ничего не рассказывать о будущем бунте — с захватом Царицына и Астрахани, осадой Синбирска и атаками на Тамбов и Пензу. Не стоит заниматься такими предсказаниями, их никакими видениями не объяснить. К тому же я помнил, что царь и его бояре и так справились, без знания будущего. Ну а если мне удастся отобрать у Разина нынешний набор персидских зипунов, на следующий год он не сможет набрать достаточно войска и бунта вообще не будет. Или будет, но позже.

— То есть, царевич, ты считаешь, что уже к концу лета Разин вернется на Волгу?

— Я бы поступил именно так, — ответил я. — Это хорошо укладывается в последовательность его действий. Разин не хочет далеко отрываться от Дона. Там у него корни, там он и будет готовиться к следующим боям.

— Вокруг государя считают, что нужно проявить милосердие, а не нападать, — смущенно пояснил Трубецкой. — В думе опасаются, что если послать на Разина войско, Донское войско тоже отшатнется от нас и пойдет договариваться с султаном, как отшатнулись на правом берегу. Не хотят проявлять жестокость, надеются на милосердие и увещевание.

— Кто это такой… хм… милосердный? — усмехнулся я.

— Известно кто — Афанасий Лаврентьевич, — князь отвел взгляд. — Но он часто про такое говорит, особенно как про Малороссию речь заходит. Не хочет большой войны всех против всех, боится, что Дикое поле запылает по обе стороны от Днепра.

— Миролюбив старый лис, — подтвердил я. — Иногда без меры миролюбив. Но в данном случае надо отсечь больной орган, пока не стало хуже. Буду с государем говорить. А по расписанию похода что?

— У меня есть записи и росписи… — начал было Трубецкой, но я его прервал.

— Своими словами, князь. Потом твои документы посмотрю.

Мы уже дошли до Стромынки и сейчас возвращались обратно. Стрельцы разделились на пары и сопровождали нас сзади и спереди, а сбоку маячили оба мои Ивана. Охрана бдила.

— Если своими словами, то успеваем с запасом, — легко согласился Трубецкой. — Для сотни стрельцов нужно шесть-семь стругов, ещё два дощаника надо будет взять, для припасов. Грузиться лучше на Клязьме, возле Мытищинского волока, но можно и здесь, на Яузе. За три недели дойдем до Нижнего, там встретим «Орла», пополним припасы — и дальше вниз по Волге. Это ещё месяц, месяц с неделей. Дорога известная, главное — в Нижнем хорошего кормчего найти, чтобы свежие мели знал.

— Значит, если выступить прямо сейчас, то в Астрахани мы будем к концу июня?

— Выходит так, царевич.

— Рано… незачем так заранее приходить. Нужно незадолго до Разина, чтобы слух не пошел, — задумчиво сказал я.

— Согласен, так лучше… — сказал Трубецкой. — А ещё лучше — ждать его у Царицы, он наверняка на переволок там пойдет. А ловить его у волжских проток — можем и не поймать.

Я удивленно посмотрел на князя.

— Да, как-то так и нужно действовать, — выдавил я. — Но не зря говорят, что любой план хорош только до начала битвы. У нас пока информации мало…

Тут я заметил, что рядом с нами крутится Ерёмка и жестом подозвал его.

— Там это… немец приехал, наверное, тот, о котором ты говорил сегодня, — сказал мальчик. — Прогнать или поговоришь?

* * *

Густав Дорманн был совсем не похож на свою дочь — вернее, Марта была не похожа на своего отца, наверное, пошла лицом в мать. С русским языком у него было неважно, но то ли сам, то ли по совету Мейерса он озаботился толмачом, что лишь добавило ему очки в моих глазах. Дочь он тоже не взял, хотя приятель наверняка поведал о моей реакции на девушку — и это тоже я посчитал в его пользу. В общем, Дорманн мне понравился.

Он и выглядел, как настоящий европеец — серый камзол, не новый, но аккуратный и чистый, черные бриджи и черные чулки, дорожные башмаки с серебряными пряжками, шляпа с широкими полями и перевязь со шпагой. Эдакий странствующий мушкетер, только без мушкета и без синей накидки с золотыми лилиями. Даже усики с небольшой бородкой у него имелись, как у Арамиса из советского фильма, пусть он и был значительно шире и пузатей, чем актер Игорь Старыгин. Но на Портоса Дорманн не тянул никак — у него было волевое лицо, более подходящее мрачному Атосу, чем добродушному толстяку.

— Прошу сюда, в беседку, — пригласил я гостей после приветствий.

Беседкой эту конструкцию называл, кажется, только я — для всех остальных это был позаимствованный у европейцев павильон для отдыха во время прогулки. Стояла она рядом с остатками сосновой рощи к югу от дворца, и на самом деле была просто деревянным помостом с крышей на тонких столбах; в случае нужды туда ставили лавки.

Лавки там стояли и сейчас, но по моей просьбе слуги притащили тяжелый стол, на который поставили пару бутылок вина из Голландии — мне показалось, что это подходит к случаю, — а также набор закусок, который тянул на небольшой обед. Ну и писчие принадлежности имелись — всё же я собирался заниматься делами, а не просто отдыхать от трудов праведных.