Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи

– Но я хочу, чтобы народ любил меня, – страстно запротестовала Иветт, и ее щек коснулся румянец. – Неважно, с каких люди островов, мне было бы приятно знать, что никто из них не желает мне зла.

– Помимо Лейфта, в Эмеррейне есть и другие боги. Поверьте, жажда войны, подпитываемая и подпитывающая Редрами, пылает куда ярче влюбленных сердец. Какой бы доброй вы ни были, это не искоренит зло, а потому важно быть сильной и не внимать речам зевак. Уж такова цена силы – порой приходится наступать на муравьев.

– Мне это не по душе, – отодвинулась она, складывая руки на груди.

– Подождите, пока не обретете достаточно власти.

Иветт не нашла слов, чтобы выразить негодование, и, со скрипом отодвинув стул, вскочила из-за стола. Фрейлины, увлеченные общением со стражей, тут же окружили ее и сопроводили к выходу. Король коротко кивнул в сторону скромной ноксианской делегации, но Иветт вряд ли сумела рассмотреть вежливый жест из-за сомкнувшегося вокруг кольца пышных платьев и роскошных причесок.

Я поднял бокал, приветствуя Фабиана – в тот день нам так и не довелось обменяться парой фраз, – и он скромно улыбнулся мне, не отвлекаясь от деловой беседы.

Казалось, я делал все на удивление правильно: следил, чтобы король не слишком увлекался построением отношений с невестой, и отвлекал Иветт от применения дамских чар, способных увлечь короля в бездну. Все получалось ровно так, как планировалось. Более того, король верил мне – принимал лекарства, что я для него готовил, позволял вмешиваться в дела государственной важности, спрашивал совета, уповая на мой жизненный опыт. Но стойкое ощущение, что что-то шло не так – совсем не так, как следовало, – не покидало задворок разума, липкой смолой оседая на каждой мысли о будущем этого мира.

Тем вечером я покинул столовую молча и тихо, решив прогуляться по коридорам замка. Предвкушение ночи тяготило, и я долго не мог от него избавиться, отчего провалиться в сон стало почти невыполнимой задачей. Однако, наконец справившись с ней, возжелал поскорее очнуться.

Я пытался не держаться за воспоминания, убеждая себя, что в них нет никакой ценности, но они сами вцеплялись в меня, не желая отпускать. Вонзались когтями в кожу, проливали кровь и забирались поглубже, чтобы на этот раз я точно не сумел от них избавиться. Окутывали вуалью теней все хорошее, что когда-либо со мной происходило, и утаскивали на дно бесконечных грехов и сожалений.

Мне не было стыдно за то, что я совершал, ведь, закончив дело, я получал вознаграждение, прятал контракт в тайник и выбрасывал из головы всю связанную с ним информацию. Бумаги с годами выцветали и рвались, люди, оставлявшие на них чернильные росчерки, умирали, а я растворялся в ворохе новых дел – литрах снадобий и знакомствах, что сулили еще больше сундуков с золотом. Долгие годы даже сны не напоминали о том липком чувстве, что идет по пятам, где бы ты ни скрывался, и сковывает движения. Делает крик беззвучным, а воздух таким тяжелым, что его не удается втянуть в легкие. Потому что я не вспоминал.

Но алая прядь, вспышкой возникнувшая в памяти одного из зачинщиков бунта на Фадрейне, разрушила эту стену. Образы, от которых я бежал, лица, которые хотел забыть, кровь, от которой пытался отмыться, – все обрушилось волной, будто Нетрикс пожелала затопить мой захудалый корабль, бесцельно блуждающий в ее неспокойных водах. Он всегда был предвестником бед, и прядь, выкрашенная в цвет крови, стала данью уважения Редрами. Даже наемные убийцы не делали это так открыто, Вивиан, например, воспевала бога любви. Но его не пугали ужасы войны, он желал их. И они всегда с охотой шли в его объятия.

Я сам захотел стать его спутником, ведь иные перспективы казались недостойными моего уровня. Кьяра не предложила мне остаться в Ателле – она едва пережила шок от выпускной церемонии, на которой Тристрам посмел похвалить меня за успехи, – но я и сам мечтал оттуда сбежать. Работа при дворе какого-нибудь скромного аристократа оскорбляла мое самолюбие, а на места у более знатных лиц я претендовать не мог: не хватало заслуг и славы. Возвращение домой тоже не было вариантом.

Мы все были ошибками, плодами порочных связей и поспешных решений. Никого из нас после начала обучения в чародейской школе не ждали в отчем доме – по правде говоря, у большинства его не было вовсе. Именно поэтому все, кто рос в той проклятой башне, так мечтали о семье и отчаянно пытались считать ею учителей и других учеников. Вот только сила, методично взращиваемая в нас магией, отодвигала эту мечту на задний план, и прежде родные люди становились соперниками – теми, кому ты во что бы то ни стало должен доказать свое превосходство. Сокурсники не стали мне близки, и оттого лишь сильнее хотелось заткнуть их грязные рты.

Иначе говоря, у меня было много причин стать его спутником. И столько же поводов ненавидеть все, что он делал.

* * *

Проснулся я разбитым, но не потому, что вдоволь насладился мучительным, полным самобичевания сном, – чья-то холодная рука держала меня за плечо и легко потрясывала, вынуждая выбраться из забвения. Лицо, от которого я успел отвыкнуть, светилось дежурной улыбкой и вызывающим отвращение энтузиазмом. Впрочем, как и всегда.

– Почему все так любят врываться в мои покои? – проворчал я, поднимаясь на локтях. – Который час?

– Едва рассвело!

– Всегда смешно, когда эту фразу щебечешь именно ты. Давно не виделись, Птичка.

Она хихикнула, поворачиваясь вокруг своей оси, хотя и не могла похвастаться изящным нарядом. Птичка – одна из тех несчастных учениц, которым довелось изучать зельеварение под моим началом. Так уж вышло, что она прошла обряд Посвящения, но похвастаться способностями к магии не могла – сносно у нее выходили лишь порталы, – и я, поддавшись откуда-то взявшимся чувствам, помог ей отыскать свое дело. Птичка много лет служила элитной посыльной, и, как правило, именно она поставляла мне все контракты. Неприметная, юркая и сговорчивая, она умудрялась быть всюду и сразу. Лишь Семерым известно, почему запал для столь однообразной работы в ее душе все еще не потух.

– Вам письмо.

Птичка – прозвище прилипло к ней и так прижилось, что никто уже не помнил ее настоящего имени, – вытащила из-за пазухи темно-коричневый конверт с сургучной печатью и, как только я ощутил его вес в руке,