Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— То есть Касси будет делать, что захочет, — подытожил Баутмайер, очевидно, чтобы меня спровоцировать.

— Инквизиция будет наблюдать и делать выводы. А когда сочтет необходимым, тогда примет решение о начале тех или иных действий, — спокойно и учтиво ответил я.

Баутмайер больше не ответил, но пожал плечами. Цолль же цыкнул сквозь зубы и хлопнул его совсем не легко по плечу, на что одетый в черное член совета еще больше нахмурился и окинул мясника неприязненным взглядом.

— Рудольф, дорогой, — обратился к нему Цолль, — Официум, насколько я знаю, никогда не действует опрометчиво, так что дадим возможность, чтобы это учреждение и его столь уважаемый представитель, — тут он слегка кивнул в мою сторону, — имели время на подготовку таких действий, которые нас удовлетворят.

— Божьи мельницы мелют медленно, но верно, — согласился я с ним.

— Вопрос в том, останется ли что-нибудь спасать, когда инквизиторы соблаговолят нас спасти, — буркнул Баутмайер.

— Как я понимаю, вы видите будущее в чрезвычайно мрачных тонах, — заметил я.

— Трудно смотреть иначе, — сказал бургомистр, не давая ответить Баутмайеру. — Наши споры с епископом касаются больших сумм… — он на мгновение умолк и покачал головой. — Огромных, даже с точки зрения состояния такого богатого человека, как князь-епископ.

— Цены на соль скоро пойдут вверх, — вставил Цолль. — Из-за чего наша привилегия на право добычи станет еще ценнее, чем прежде.

— Хотя всегда была ценной, — сказал Баутмайер.

— Наши предки получили эту привилегию двести тридцать семь лет назад из рук самого императора Генриха Сварливого, — торжественным тоном сказал бургомистр. — И нечего скрывать, что наш город, хоть и мал, но своим богатством в значительной степени обязан именно этому пожалованию.

Я кивнул. Города ревниво оберегали некогда дарованные им в лучшие времена привилегии. Впрочем, в данном случае, как и говорил бургомистр, речь шла ведь не о самой гордости за императорское пожалование, а о больших, поистине больших доходах. А когда привыкаешь за годы к щедрым поступлениям, то чрезвычайно трудно смириться с мыслью, что они могут быть кем-либо и по какой-либо причине урезаны.

— Значит, вы считаете, господа, господин бургомистр, господа члены совета, что епископ так вам досадит, так вас прижмет, так вам отравит жизнь и так вас унизит, что вы сами отдадите ему привилегию, чего, впрочем, он уже требовал ранее в императорских судах… — сказал я.

Бургомистр тяжело вздохнул, закрыл глаза, словно готовился чихнуть, но лишь приложил платок к лицу и мгновение подождал.

— Я бы, может, не выразился на вашем языке, но да, согласен: именно об этом в этой войне речь, и об этом будет речь… — наконец сказал он.

Я встал, потому что на самом деле больше нечего было сказать, и нам всем оставалось лишь ждать, как будут развиваться дальнейшие события.

— Как временный начальник городского отряда Святого Официума я заверяю городской совет в своей благосклонности, — заявил я. — Пока, разумеется, я имею хоть какое-то право голоса в этом вопросе. Потому что, как вы догадываетесь, я не имею права заключать никаких соглашений или принимать на себя какие-либо обязывающие обязательства.

Бургомистр и члены совета также встали.

— Мы это понимаем, — серьезно заметил Виттбах.

Член совета Цолль встал рядом со мной.

— Я вас провожу, — предложил он, и я кивнул в знак согласия.

Мы вышли из кабинета и медленно прошли по коридору к широкой мраморной лестнице.

— Вы когда-нибудь видели зал заседаний? — спросил член совета.

Я покачал головой.

— А хотели бы увидеть?

— Если вы будете так любезны, чтобы составить мне компанию, то с удовольствием, — ответил я.

Мы спустились по лестнице, пересекли просторный вестибюль и направились в правое крыло ратуши. На первом этаже до нас донеслись уже громкие звуки строительства левого крыла. Пронзительные крики рабочих, грохот повозок и тачек, гул молотов, разбивающих камни.

— А вот, господин Цолль, если позволите вопрос, — начал я. — Зачем вы пристраиваете второе крыло ратуши? Мне кажется, даже здесь довольно… — я хотел сказать «пустовато», но в конце концов решил сказать «просторно».

— Если есть деньги, то их нужно тратить, — улыбнулся член совета, но тут же посерьезнел. — Признаюсь вам, Богом клянусь, я сам на заседании совета протестовал против этих расходов. — Он пожал плечами. — Но что поделать, меня переголосовали.

— Демократия даже в Афинах не оправдала себя, — заметил я.

— Так вы говорите? — Он взглянул на меня. — А ведь хвалят, какой это был разумный народ, эти греки…

— Может, и разумный. — Я кивнул. — Тем не менее, вождя Фемистокла, который спас их государство от персидского вторжения, который велел построить большой флот и повел его к победе, они приговорили к изгнанию. А сделали это без иных причин, кроме той, что Фемистокл стал слишком известен и любим в народе, чего не могли вынести другие аристократы.

Цолль глубоко вздохнул, после чего поморщился и покачал головой.

— Ну и видите, все зло в этой знати, говорю вам, — с пылом и убеждением сказал он, а затем хлопнул меня по плечу, чего было бы невежливо избежать, так что я решил вынести эту сердечность без слова жалобы. — Поэтому мы должны держаться вместе, мастер Маддердин. — Он на мгновение остановился и поднял указательный палец. — Город и инквизиторы.

Затем он поднял вторую руку и сплел обе пальцами так крепко, что у него даже хрустнули суставы.

— Вместе, мастер Маддердин. Вы и мы, — решительно добавил он.

Что ж, Инквизиция, как правило, смотрела на горожан более благосклонно, чем на аристократию, может, потому, что люди слишком влиятельные, слишком богатые и наделенные вдобавок привилегиями и иммунитетами были для Святого Официума в некотором роде опасны. Мы бы не возражали, чтобы все на свете стали равны, а мы бы за этим равенством следили и разрешали все споры… Пока что, однако, реальность была такова, какова была, и заносчивая, самодовольная аристократия иногда пыталась даже доказывать, что на нее не распространяются святые предписания и запреты Инквизиции. Поэтому возникали разногласия и недоразумения, когда эти ошибочные мнения нам приходилось объяснять слишком уверенным в себе благородным в подземельях, допросных комнатах или на кострах… Но, Богом клянусь, это случалось не так уж часто, как могло бы случаться.

Вид зала заседаний ратуши превзошел мои ожидания, потому что, хотя я и знал, что члены совета любят роскошь, я не думал, что до такой степени. Кроме того, Вейльбург не был ведь ни большим городом, ни крупным центром торговли или производства. Конечно, он ни в коем случае не был бедным, но по сравнению с таким Кобленцем,