Дневник времён заразы - Яцек Пекара

чтобы не отнимать работу у городской стражи. Воров, впрочем, на мой взгляд, наказывали со слишком большой мягкостью, потому что их обычно приговаривали к порке или изгнанию из города, и лишь в крайнем случае и при постоянном нарушении закона отправляли на работы в шахты, на осушение болот или вырубку лесов. Между тем я всегда считал, что клеймение лица или отрубание рук было бы наказанием гораздо более подходящим для негодяев, живущих негодяйством, тем более что порядочным людям это позволило бы такого отмеченного человека избегать, а тем самым обеспечивало бы им большую безопасность. Ну да власти мало какого города решались на столь суровые меры. Огромная жаль, потому что подобный обычай, введенный и поддерживаемый на протяжении многих лет, кто знает, не изменил бы ли навсегда сердца и умы людей. В конце концов, мы были таким уж видом творения, что страх перед неизбежным наказанием сильнее всего строил общественную мораль, а по крайней мере, видимость этой морали. Но ведь то, воздержался ли злодей от совершения зла из-за внезапного и чудесного изменения сердца или же просто из обычного страха перед наказанием, признайте, милые мои, для его жертв имело ничтожное значение. Ибо важно то, чтобы меньше случалось краж, грабежей, насилий или убийств, а какие средства приведут к такой благородной цели, — это уже дело второстепенное. И даже если бы это были средства самые жестокие, разве нам жалеть преступников? Поэтому говорю вам, милые мои, что цивилизация, которая будет больше заботиться о доле злодеев, чем о судьбе их жертв, будет цивилизацией не только падшей, но и этого падения полностью заслуживающей…

* * *

Бургомистр Гонорий Виттбах был мужчиной статным, плечистым, с гладко выбритым, широким лицом и мощным, налитым кровью носом, который, как мне донесли, был не свидетельством злоупотребления спиртным, а постоянного насморка, мучившего отца города. В связи с этим недугом его даже называли «Ротцназе Виттбах» (Сопливый нос Виттбах), но, разумеется, только тогда, когда он не мог этого слышать. Кабинет, в котором он заседал, ослепил меня не столько роскошью (хотя стоявший у окна буфет стоил, вероятно, гораздо больше годового жалованья инквизитора), сколько прежде всего серьезностью интерьера, созданной тяжелой, резной дубовой мебелью, толстыми портьерами из камки, протканной золотыми нитями, и потолком, отделанным темными кессонами. Дополнительное величие этому интерьеру придавала стена напротив входа, на которой, картина к картине, ровно расположенные, висели портреты предыдущих отцов города. Портрет самого Виттбаха, позировавшего в почти королевской позе, висел, в свою очередь, за его спиной, за креслом со спинкой, вырезанной в виде драконов с раскрытыми пастями.

— Да будет прославлен Иисус Христос, — сказал я, входя.

— Во веки веков, аминь, — с благоговением ответил бургомистр и учтивым жестом указал мне на обитый стул. — Садитесь, прошу вас, мастер инквизитор. Весьма вам благодарен и обязан за то, что вы приняли мое приглашение.

— Я польщен, что вашим желанием было поговорить со мной, — ответил я с равной учтивостью.

— Познакомьтесь, мастер, с членами совета Рудольфом Баутмайером и Арнольдом Цоллем, — сказал он. — Надеюсь, их присутствие вам не помешает.

— Я польщен, — повторил я, склонив голову. — А с мастером Цоллем я имел удовольствие уже познакомиться.

Член совета Цолль широко улыбнулся. Скорее всего, и он помнил нашу встречу, когда мы оба, пьяные в стельку, подрались из-за какой-то красивой девицы в борделе. Цолль был главой цеха мясников, а кроме того, известным силачом, между тем оказалось, что в схватке с вашим смиренным слугой ему пришлось совсем нелегко. Во всяком случае, мы катались по комнатам, яростно колотя друг друга к огромной радости всех потаскушек, которые громко нам аплодировали и поддерживали криками. И с полной скромностью, но ради истины, признаюсь вам, милые мои, что большинство из них держали кулаки за вашего покорного и смиренного слугу. Наконец в здание ворвались стражники, и тогда мы с Цоллем забыли о взаимных обидах, объединили силы и избили этих парней до полусмерти, несмотря на то что у них были окованные железом дубинки. Из борделя мы вышли на своих ногах, довольные и полные дружеских чувств друг к другу. С тех пор Цолль всегда в понедельник присылал мне такие внушительные куски свежайшей, отборнейшей говяжьей вырезки, что потом наша хозяйка готовила обед, достаточный, чтобы накормить шестерых инквизиторов.

Виттбах высморкался в большой бархатный платок с золотой монограммой и кивнул.

— А да, я слышал о вашем знакомстве, — признал он без иронии и без улыбки. — И хорошо, что вы знакомы.

Я был уверен, что присутствие Цолля вовсе не случайно. Конечно, он был чрезвычайно состоятельным горожанином и влиятельным членом совета, но в данном случае речь шла и о том, что у нас было хорошее мнение друг о друге. А такие люди всегда легче приходят к соглашению.

— Тяжелые времена настали для нашего города, — констатировал бургомистр. — А еще тяжелее, Боже упаси, настанут, если дольше будет продолжаться эта безбожная и бессмысленная блокада.

— Да уж, нелегкие, — согласился я. — Вся надежда на Бога, что все изменится к лучшему.

— Разве наш Господь не дал нам свободной воли, чтобы мы и сами себе помогали, когда наступит время испытаний, а не только бездейственно ждали чуда? — спросил Виттбах.

— С полным убеждением согласен с вами, господин бургомистр, — сказал я.

Он кивнул.

— Так захотел Бог, что вы стали начальником городского отряда Святого Официума, и с вами, а не с кем-либо другим, мы хотим сегодня говорить о делах города, — сказал он торжественным тоном, после чего отвернулся от нас и чихнул три раза подряд так громко, что его, наверное, слышали на первом этаже. Это чихание в значительной степени разрушило эффект, которого он хотел достичь серьезностью голоса.

— Допустим, что, действительно, благодаря старшинству я исполняю обязанности начальника отряда, — признал я. — Хотя я ни к этому не стремился, ни этого не хотел, ни мне это не нравится.

— Думаете, нам нравится? — громовым голосом буркнул Цолль. — Хекманн, Кноппе, Зауфер, которые уехали, и даже Гейдер и Шон, которые остались с вами. Их всех мы знаем не первый день, знаем, что о них думать, помогали друг другу на благо города и его жителей. Но вы? Единственное, чем мы вас знаем, это то, что вы любите выпить, а когда уже выпьете, то слишком часто становитесь очень грустным, а когда вы грустный, то лучше держаться от вас подальше…

— Перестань! — рыкнул изумленный и явно разгневанный Виттбах. — Простите, мастер Маддердин, но Арнольд всегда…

Я поднял руку успокаивающим жестом.

— Правда не ранит, господа члены совета. Ранит только ложь. Но что вы называете