Дневник времён заразы - Яцек Пекара

армией, а в лучшем случае шайкой слуг, посланных напасть на кого-то, кто навлек на себя гнев его нанимателя. Одно, впрочем, следовало признать: трусом он не был. Ссоры с ним остерегались, ибо он был искусным и безжалостным дуэлянтом, который не только в совершенстве владел мечом и рапирой, но, как я знал, брал уроки у некоего польского мастера фехтования и весьма ловко обращался с саблей.

— Да будет прославлен Иисус Христос, — произнес он с серьезной учтивостью в голосе, едва завидев меня.

Разумеется, его учтивость не простиралась настолько, чтобы встать с кресла. Но я того от него и не ожидал.

— Во веки веков, аминь, — ответил я. — И прежде чем я спрошу, чему обязан честью вашего визита, господин граф, и чем могу быть вам полезен, позвольте узнать, не могу ли я вас чем-нибудь угостить? Быть может, вином или наливкой?

Он с улыбкой взглянул на меня.

— Полагаю, бутылочка монастырской наливки не повредила бы двум столь благочестивым людям, как мы.

— В таком случае, уже несу, — пообещал я.

Я прошел в кладовую и достал из шкафчика бутыль прославленного ликера из одного подальпийского монастыря, чьи монахи славились изготовлением настоек. Я подобрал нам два хрустальных бокала, формой напоминающих распустившийся цветок каллы, с тонкими, увитыми золотом ножками.

Когда я вернулся, граф одобрительно кивнул, поднял сосуд и рассмотрел его на свет.

— Флорентийский хрусталь, я полагаю, — изрек он.

Угадать в этом случае было нетрудно, ибо все самые прекрасные хрустальные изделия и вправду происходили от мастеров из Флоренции. И хотя их пытались подделывать в других итальянских городах и даже в Империи, никому так и не удавалось достичь этого искусного сочетания хрупкости и прочности.

Я откупорил бутылку и слегка взболтал ее. Поднес к носу, чтобы как следует ощутить аромат.

— Представьте себе, господин граф, что эта наливка изначально создавалась как лекарство от малярии, — сказал я.

Фон Берг посмотрел на меня так, словно не был уверен, не издеваюсь ли я, после чего подождал, пока я наполню нам бокалы. Затем он поднял свой, понюхал напиток, смочил в нем губы, распробовал и, наконец, надолго прикрыл глаза.

— Я бы мог болеть малярией, — объявил он наконец.

— Разделяю мнение господина графа, — с улыбкой ответил я.

Он попробовал снова, на сей раз смелее наклонив сосуд.

— Я чувствую мед, анис, мяту, шафран и можжевельник, — вынес он вердикт. — Подскажете, что с остальным?

— Насколько я знаю, здесь еще есть гвоздика, мускатный орех и дягиль, — пояснил я. — Но что кроме этого? — Я развел руками. — Этого не знает никто, кроме создателей рецепта.

— Быть может, и благодаря нашей кашлюхе появится ликер столь же изысканный, который сперва будет считаться лишь лекарством, а затем послужит целям более возвышенным… — сказал он.

Он снова поднял бокал, но на этот раз не чтобы пить, а чтобы направить его в мою сторону. Мы легонько чокнулись под тихий, нежный звон хрусталя.

— Вот именно, кашлюха, — произнес он, отставив сосуд. — Не скрою, тяжкие времена настали для всех нас из-за этой проклятой заразы. Согласитесь со мной, мастер Маддердин?

— Что поделать? — ответил я. — Вместо того чтобы сетовать, лучше благодарить Бога, что Он испытывает нас столь умеренно.

Фон Берг воздел руки над головой, словно священник в пылкой проповеди, сетующий на грехи паствы.

— О, поверьте мне, всякий, кто читал «Пелопоннесскую войну» Фукидида, обращая внимание на отрывки об афинской чуме, тот воистину благодарит Господа нашего и Творца, что Он испытывает нас всего лишь кашлем, — с пафосом изрек он.

Ну надо же, господин граф, оказывается, знаком с трудом греческого историка. Прекрасно. Но, в конце концов, он происходил из уважаемой и богатой семьи — насколько я знал, гордой и высокомерной, но по меркам нашего дворянства даже довольно порядочной, и лишь он один выродился, словно паршивая овца. Мне также казалось, что его лишили наследства и он стал персоной нон грата в замке фон Бергов, но поручиться за то, что я помню верно или что сведения эти правдивы, я бы не мог.

— Другое дело, что слишком уж часто этот кашель заканчивается легочным кровотечением и удушьем, — добавил фон Берг и вздохнул. — И знаете, если бы эта мерзкая хворь поражала только чернь. Пфф, — фыркнул он. — Они и так плодятся как крысы, так что невелика была бы потеря. А ведь таким людям, как мы с вами, плебеи нужны лишь для того, чтобы прислуживать нам в том, в этом или в ином.

Ого, господин граф, очевидно, пытался мне польстить, удостоив чести оказаться с ним в одном предложении. «Мы с вами», ха! Будь я благодушным простаком, то, услышав эти слова, покраснел бы от гордости и, скромно потупив взор, пытался бы унять благодарный трепет сердца. Но поскольку я был инквизитором, я слушал его спокойно, с вежливо-равнодушным выражением лица.

— А знаете, — продолжал фон Берг, — я пытался покинуть этот проклятый город? Да-да, пытался. И меня, даже меня, — с возмущением повторил он, — развернули с дороги под угрозой пристрелить на месте. Вы можете себе это представить? Пристрелить фон Берга?!

— Я уже слышал о подобных случаях, — ответил я. — Хотя дело никогда не касалось человека столь знатного и уважаемого рода, как ваш, господин граф.

— Вот именно, вот именно, — он покачал головой. — Никакого понимания того факта, что для фон Бергов не действуют и даже не могут действовать те же законы, что для обычной, грязной черни… — Он быстро взглянул на меня. — Без обид, господин инквизитор, я не имел в виду вас, слуг Божьих, — добавил он.

Я развел руками.

— Наше происхождение, фамилии и роды, порой необычайно великие, а порой совсем малые, мы все оставили на пороге Святого Официума, — спокойно пояснил я. — В этой юдоли слез нас занимают не мирские споры о престиже и богатстве, а лишь смиренное служение Богу.

Он кашлянул. Но, кажется, не от болезни, а чтобы скрыть внезапное замешательство.

— Я уже свое отболел! — быстро воскликнул он, покраснев. — А говорят, кто раз переболел, тот больше не заболеет! Это просто, знаете ли, капля наливки не так в горло попала. Потому и кашлянул, ни по какой другой причине!

Он с тревогой смотрел на меня, но я кивнул.

— Разумеется, не всякий кашель — симптом смертельного недуга, — вежливо согласился я. — Хотя не далее как сегодня мне пришлось защищать одного человека, который поперхнулся, слишком жадно выпив холодной воды, и его кашель не понравился окружающим.

— Вот о том я и говорю, — уже успокоившись, вздохнул фон Берг. — Если нас не убьет кашлюха, то ненависть с лихвой это восполнит,