Сталь и пепел - Дмитрий Ворон

время настанет, я должен буду быть готов не просто ударить. Ударить так, чтобы лес этого удара не заметил, приняв его за удар ветра или падение сухой ветки. Ударить и снова раствориться, став частью тишины, которую сам же и нарушил.

Глава 21

Коршун не был глупцом. Его единственный глаз видел не только следы на земле, но и следы в поведении. И он быстро распознал во мне не просто усердного новичка. Он учуял методичность. Тот самый системный, почти маниакальный подход, который так контрастировал с интуитивной, звериной манерой его ветеранов. Для него, выжившего благодаря чутью и жестокому опыту, моя «заумь» была подозрительной. Она пахла не лесной школой, а чем-то чуждым. Городской выучкой? Аристократическими манерами? Он не знал. Но знал, что не доверяет.

И он начал войну. Не криком, не кулаками. Холодную, тактическую войну на износ.

Его оружием были задания. Не те, что дают перспективному ученику. Самые грязные, унизительные и, главное, бесперспективные. Те, на которых ломаются духом.

Первым был «учёт крысиного помёта». В прямом смысле. После того, как Борщ пожаловался, что крысы снова объявились, Коршун послал меня одного на три дня в самый дальний, сырой склад амуниции, заваленный старыми седлами и прогнившей сбруей.

— Твоя чуткость, — сказал он без тени насмешки, просто констатируя факт. — Крысы шумят. Найди все гнёзда, отметь на плане, посчитай примерное поголовье. Без шума. Не спугни. Я хочу знать врага в лицо.

Это была издевка. Но и проверка. Справишься ли с монотонной, вонючей работой без ропота? Не сорвёшься ли от унижения?

Я взял глиняную табличку, уголь и ушёл на склад. Три дня я провёл в кромешной тьме, вонючей сырости, слушая писк и шорох. Я не просто искал гнёзда. Я вёл тактический анализ. Отмечал не только места, но и пути перемещения, кормовые тропы, «водопои» (конденсат на стенах). Я различал разные виды шума: суета у гнезда, драка за территорию, тревожный писк при моём слишком близком приближении. К концу третьего дня у меня была не схема, а полноценная карта дислокации противника с оценкой численности, маршрутов патрулирования и узловых точек.

Когда я положил испещрённую значками табличку перед Коршуном, тот секунду смотрел на неё своим живым глазом. Потом хмыкнул.

— Целая армия. Ладно. Свободен.

Ни похвалы, ни порицания. Но в его взгляде я уловил лёгкое раздражение. Задание было выполнено не просто. Оно было выполнено сверхзадачей. Он ожидал увидеть сломленного, вонючего юнца. Увидел холодного, немного запылённого оперативника с готовым разведдонесением.

Следующее задание было опаснее. «Проверка старой лисьей норы у Гнилого ручья». Место было известно — там год назад пропал без вести разведчик. Ходили слухи о злых духах или ядовитых испарениях. Коршун отрядил меня одного.

— Лесник ты наш. Зверей не боишься. Спустись, посмотри, не завалено ли. Может, старый наш там кости лежат, жетон найти надо.

Рогар, услышав это, мрачно усмехнулся. Сова молча покачал головой. Крот ничего не сказал, но его чёрные глаза на мгновение встретились с моими, и в них я прочитал предупреждение: «Ловушка».

Я пошёл. Нора действительно была старой и глубокой. Вход завален камнями и корнями. Внутри пахло плесенью, тлением и… чем-то металлическим. Кровью? Я не полез внутрь сломя голову. Я потратил час на внешний осмотр. Нашёл едва заметную, свежую царапину на камне у входа — не от когтей зверя, от железа. Осмотрел землю — следов крупного зверя не было, но были отпечатки сапог. Не наших. Фалькенхарский клёп — узор подковы другой.

Это была не просто нора. Это был потенциальный тайник или засада. Я не стал проверять лично. Я отметил координаты, характер следов и вернулся.

— Нора завалена, — доложил я Коршуну ровным голосом. — Свежих звериных следов нет. Зато есть следы людей. Не наших. У входа. Один след, неглубокий, недельной давности.

Коршун прищурился.

— И внутрь не полез?

— Без надобности. Задача была проверить и доложить о состоянии. Состояние — потенциально опасное, возможно, используется противником. Лезть одному — потеря разведчика без гарантии результата.

Он смотрел на меня долго. В его взгляде боролись злость и… что-то похожее на уважение. Злость — потому что я снова не сломался, не полез в очевидную ловушку. Уважение — потому что я прочёл ситуацию правильно, как опытный разведчик, а не как пушечное мясо.

— Умничаешь, — наконец бросил он. — Ладно. Свободен.

Третьим ударом стала «очистка отхожего места у штабных шатров». Самая откровенная, примитивная попытка унизить. Эту работу делали провинившиеся солдаты из пехоты. Коршун отправил меня туда на целую смену, при всех.

— Гигиена — основа здоровья, — сказал он, и в его голосе впервые прозвучала язвительная нотка. — Особенно для таких чистюль, как ты.

Рогар громко захохотал. Сова отвернулся. Даже Крот нахмурился.

Я взял лопату и пошёл. Целый день я провёл в невообразимой вони, выгребая и засыпая ямы. Но и здесь я нашёл применение своему методу. Я превратил это в упражнение на выносливость и контроль дыхания. Я работал в определённом ритме, используя мышцы ног и спины, чтобы минимизировать усталость. Я практиковал «дыхание сквозь запах» — научился дышать так, чтобы рецепторы почти не улавливали смрад, концентрируясь на чистом, холодном воздухе выше уровня земли. Я наблюдал за офицерами, приходившими по нужде, отмечая их привычки, разговоры, уровень дисциплины (некоторые оставляли после себя беспорядок). Это была разведка самого дна армейской жизни, и даже здесь я нашёл данные.

Вечером, вернувшись в барак, я, несмотря на тщательное мытьё, нёс на себе лёгкий шлейф. Рогар фыркнул и отошёл. Сова молча протянул мне горсть сильно пахнущих трав — «пожуй, перебьёт». Я кивнул в благодарность.

Коршун наблюдал, как я молча укладываю своё снаряжение на место. Его лицо было каменным.

— Чисто? — спросил он.

— Так точно. Выполнено.

Он ничего не ответил. Но его холодная война дала трещину. Он понял, что грязная работа не ломает меня. Она меня закаляет. Я не принимаю её как наказание. Я принимаю её как задачу. И любую задачу, даже самую похабную, я превращаю в учебный кейс, извлекая из неё опыт, данные, тренируя навыки.

Он столкнулся не с упрямством юнца. Он столкнулся с профессиональной деформацией такого уровня, который был ему непонятен. Солдат терпит. Рыцарь гневается. А этот… этот анализирует. И от этого становился только крепче, тише, опаснее.

Вечером того дня, когда я вернулся с отхожего места, Коршун вызвал меня к столу не для задания. Он сидел, чиня ремешок на ножнах, и не глядя на меня сказал:

— Завтра с утра. С Совой на северный рубеж. Наблюдение за