Сталь и пепел - Дмитрий Ворон

земли от Крота накладывал на свою наблюдательность. А силу и выносливость, которые по-настоящему ковались в моих ночных, уже гораздо более интенсивных тренировках (теперь у меня было больше пищи и относительная безопасность), я тщательно маскировал под результатами каторжного труда у Рогара.

Я всё ещё не был разведчиком в глазах Коршуна. Но я переставал быть обузой. Я становился тихим, исполнительным новичком, который странно быстро учится одним вещам и подозрительно безнадёжен в других.

Глава 20

Расписание больше не было набором разрозненных упражнений. Оно превратилось в единый, жёсткий алгоритм, цель которого — не просто накачать мышцы, а перепрограммировать тело и сознание под новые условия. Условия, где каждый момент мог стать боем, каждое движение — предательским шумом, а каждый вдох — последним.

Мой день теперь делился не на «службу» и «тренировки». Вся служба стала тренировкой.

Утро, до подъёма. Не просто растяжка и изометрия. Теперь это была имитация засады. Я забирался под нары или в самый тёмный угол и замирал в неудобной, но устойчивой позе — полуприсед с упором на одну руку, лёжа на боку с напряжённым прессом, стоя на одной ноге с закрытыми глазами. И в этом положении я не просто ждал. Я «слушал слоями», как учил Сова. Отделял храп Коршуна (короткий, прерывистый) от посапывания Рогара (глухое ворчание) от абсолютной тишины, исходящей от спального места Крота (он не храпел, он вообще не издавал звуков во сне). Я учил своё тело оставаться неподвижным и расслабленным одновременно, сохраняя готовность к взрывному движению. Двадцать минут такого «замирания» выматывали больше, чем часовая пробежка.

Днём, между патрулями и работой. Теперь любая задача была поводом для комплексной нагрузки. Таская воду, я не просто ходил — я отрабатывал «походку совы». Стопа ставилась не с пятки, а плавно перекатывалась с внешнего ребра на всю подошву, чтобы минимизировать шум и лучше чувствовать под ногой каждую веточку, каждый камешек. Вес тела постоянно смещался, заставляя работать мелкие мышцы-стабилизаторы.

Чистка оружия превращалась в упражнение на мелкую моторику и контроль дыхания. Я чистил лук, держа тетиву в напряжении, но не до конца, тренируя хват и чувство упругости. Протирая клинки, я делал это не сидя, а в полуприседе, удерживая равновесие, — нагрузка на ноги и корпус.

Рукопашный бой. С Рогаром я продолжал играть в слабака. Но в одиночестве, в глухих уголках за лагерем, я отрабатывал синтез. Я брал основу из самбо — броски, болевые, удержания, работа в партере — и накладывал на неё местную «грязь». Как превратить захват за одежду в рычаг для вывиха пальцев? Как использовать тяжелый, неуклюжий удар топором противника, чтобы завести его же под ребро? Я ломал изящную технику, приспосабливая её к реалиям доспехов из кожи и ржавого железа, к грязи под ногами, к необходимости убивать быстро и тихо, а не красиво. Я учился бить не в печень (под кольчугой её не достать), а по коленным чашечкам, по голеностопам, по кистям рук. Это была не честная борьба. Это была хирургия жестокости, где скальпелем служил локототь, а анестезией — удар коленом в пах.

Бег. Это было самое важное и самое сложное. Я выкраивал время глубокой ночью или в предрассветные часы, когда даже разведчики спали. Я не бегал по дороге. Я уходил в лес, на ближайшие склоны, к краю болота.

Мой маршрут был полосой препятствий, которую я строил сам в голове. Сто метров быстрого, почти бесшумного бега по мягкой хвое. Резкая остановка — не просто торможение, а мгновенное «замирание» в позе, сливающейся с ближайшим деревом. Десять секунд абсолютной неподвижности и «прослушивания» окружения. Потом — резкий, взрывной спринт вверх по крутому склону, хватаясь за корни и камни, заставляя работать все группы мышц в режиме анаэробной нагрузки. На вершине — не отдых. Медленное, контролируемое переползание через валун, чтобы не создать силуэт на фоне неба. Спуск — не бегом, а короткими, скользящими шажками, почти падением вниз, с постоянной работой на равновесие.

Я таскал с собой утяжеление — мешок с песком, привязанный крест-накрест. Но главным грузом была нехватка ресурсов. Бежал уставший после дневной работы. Бежал в состоянии постоянного, управляемого стресса, потому что знал — одна ошибка, один громкий хруст ветки, и ночной дозор может принять меня за диверсанта. Этот стресс был частью тренировки. Он заставлял сознание быть острым, а тело — экономичным, выжимающим максимум из каждого грамма энергии.

Слух. Это было не отдельное упражнение, а постоянный фон. Я учился фильтровать. Днём, в шуме лагеря, я вычленял нужное: шаги Коршуна, звяканье посуды у повара, изменение тональности в голосах дозорных. Ночью, в лесу, я «настраивался» на природные шумы, учась отличать шелест листвы от ветра от шелеста от зверя. Я экспериментировал с дистанцией — мог ли я, не напрягаясь, услышать, как хрипит пьяный солдат у дальнего костра? Да. Мог ли я, сконцентрировавшись, различить, один человек движется в кустах или двое? Почти.

Этот постоянный, многоуровневый режим «синтеза» начал давать результаты быстрее, чем я ожидал. Тело, уже не такое хрупкое, отзывалось не просто силой, а готовностью. Мышцы научились переходить из состояния полного расслабления в взрывное напряжение за долю секунды. Дыхание стало настолько управляемым, что я мог пробежать спринт и через три выдоха снова дышать почти бесшумно.

Но главные изменения были в голове. Исчезло разделение на «боевой режим» и «режим ожидания». Я всегда был немного «включён». Мир вокруг перестал быть просто набором объектов. Он стал системой сигналов, потоком данных, который нужно постоянно считывать и анализировать. Тень, упавшая не так. Птица, замолчавшая не вовремя. След на земле, который был не просто следом, а рассказом о росте, весе и намерениях оставившего его.

Однажды, возвращаясь с ночного «кросса», я почти наткнулся на самого Коршуна. Он стоял, прислонившись к дереву на опушке, курил трубку с едким, горьким табаком. Я замер в тени, затаив дыхание, слившись с узором коры и мха. Он не видел меня. Но его единственный глаз медленно повёл по опушке, будто сканируя. Он что-то почувствовал. Не увидел, не услышал. Почувствовал присутствие. Он простоял так минуту, потом хмыкнул, стряхнул пепел и ушёл.

В тот момент я понял: мой синтез работает. Я перестал быть инородным телом в этом лесу. Я стал его частью. Опасной, скрытой, но частью. Я научился не просто маскироваться. Я научился имитировать пустоту.

Это был новый уровень. И он означал, что скоро придёт время не просто учиться и наблюдать. Время применять. И когда это