Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

Он обвел взглядом собравшихся, и его взгляд упал первым на Баженова. Химик, несмотря на усталость, смотрел на Льва с готовностью охотничьей собаки, учуявшей дичь.

— Михаил Анатольевич, твой димедрол это палка о двух концах. Спасает от аллергии, но клонит в сон. На фронте и в цеху это смерти подобно. Нужны препараты нового поколения. Более избирательные, с меньшей сонливостью, а в идеале с новыми, дополнительными свойствами.

Лев подошел к доске, смахнул с нее остатки прошлых формул и быстрыми, четкими движениями мелка нарисовал две структурные формулы.

— Вот ваши новые цели. Первая — проще. Производное фенотиазина, Прометазин. Ключ у этого атома серы. Второй — сложнее. Структура дибензоциклогептена, Ципрогептадин. — Лев постучал мелом по доске. — Первый даст нам мощный седативный и противорвотный эффект. Второй, если получится, должен обладать выраженным противозудным действием. Для ожоговых, для кожных проявлений. Это приоритет высшего уровня.

Баженов, не отрываясь, смотрел на формулы, его пальцы непроизвольно шевелились, будто перебирая невидимые колбы. Он что-то бормотал себе под нос, кивал.

— Понял. Фенотиазиновый ряд… мы начинали наброски. А вот это… — он свистнул, глядя на ципрогептадин, — это шедевр и вызов, попробуем. Сразу предупреждаю, со второй штукой могут быть проблемы. Реактивов не хватает на элементарное, а тут…

— Реактивы проблема Сашки, — парировал Лев, переводя взгляд на Пшеничнова. — Алексей Васильевич, ваш фронт — невидимый, но от этого не менее смертоносный. Эпидемии. Наша поливакцина НИИСИ хороша, но нужно больше. Нужно сделать ее эффективнее, стабильнее, добиться максимального иммунного ответа от одной, максимум двух инъекций. Холера, тиф, паратифы, дизентерия, столбняк — одним уколом. Это спасет тысячи жизней не только на фронте, но и в эвакуированных лагерях, в тылу. И вторая задача — живая туляремийная вакцина. Работы Гайского-Эльберта нужно подхватить и усилить. Мышиная лихорадка может выкосить окопы не хуже пулемета.

Пшеничнов, человек основательный и немного медлительный, кивнул, делая пометки в своем потрепанном блокноте.

— Понял, Лев Борисович. По поливакцине будем экспериментировать с адъювантами. По туляремии… штамм у нас есть, но аттенуация процесс тонкий.

— Зинаида Виссарионовна, — Лев повернулся к Ермольевой. Она сидела прямо, ее внимательный, умный взгляд был направлен на него без тени подобострастия. — Пенициллин и стрептомицин наше чудо-оружие. Но чудо имеет свойство заканчиваться, а бактерии учиться. Они уже учатся сопротивляться, нужно опередить их. Нам нужны новые классы антибиотиков. Смотрите в сторону актиномицетов. Почвенные образцы, пробы со дна рек, грязь с полей — все в дело. Возможные мишени — неомицин, тетрациклины. Широкого спектра, чтобы одним препаратом бить по десятку разных инфекций.

Ермольева слегка нахмурилась.

— Лев Борисович, вы описываете работу на годы. Скрининг тысяч штаммов — это титанический, рутинный труд. У меня люди падают с ног от текучки.

— Я знаю, — голос Льва смягчился. — Но другого выхода нет. Найму вам еще лаборанток, но вектор задан, ищем.

Он, наконец, сел и посмотрел на Сашку.

— Сань, ты все слышал. Твоя война — это бумаги, вагоны и реактивы. Все, что они попросят есть высший приоритет. Пробивай через Артемьева, через кого угодно. Без твоего тыла все эти прорывы останутся на доске.

Сашка, не глядя, достал свой вечный планшет и что-то чиркнул в нем.

— Прометазин, ципрогептадин… — пробурчал он. — Одно название выговорить уже подвиг. Ладно, разберемся. Только пусть Баженов формулы поконкретнее даст, а то я ему, простите, дерьма собачьего привезу вместо реактива.

В кабинете на мгновение повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь скрипом пера Пшеничнова. Задачи, поставленные Львом, висели в воздухе — грандиозные, почти фантастические, но от этого не становились менее необходимыми.

Девятый этаж, царство Баженова, и без того напоминал муравейник, а после совещания в нем началось что-то сродни золотой лихорадке. Воздух был едким от паров кислот и органических растворителей. Повсюду стояли колбы, реторты, перегонные кубы. На столе, заваленном чертежами и иностранными журналами, красовалась доска с теми самыми формулами, срисованными рукой Баженова.

— Фенотиазиновый ряд! — командовал Баженов своим помощникам, молодым, осунувшимся химикам. — Ищем все, что можно, по производным! Немецкие журналы, французские… если нет, идем через Жданова в спецхран! И принесите мне все, что у нас есть по аминам, все подряд!

Он был в своей стихии, усталость как рукой сняло. Его мозг, отточенный на сложнейших синтезах, с наслаждением погрузился в новую задачу. Прометазин оказался относительно покладистым. Структура была проработана в теории, оставалось подобрать правильные условия синтеза, катализаторы, температуру. Дни сливались в ночи. Лаборантки, красноглазые и вечно заспанные, таскали реактивы, мыли колбы, а Баженов, стоя у установки, мог часами не отходить, наблюдая за цветом реакции, за температурой, делая пометки в лабораторном журнале.

Лев заходил к нему эпизодически, не мешая. Он видел горящие глаза Баженова и понимал, процесс пошел.

И вот, спустя две недели напряженного труда, случилось. После сложной многостадийной очистки на дне колбы остался небольшой осадок беловатых кристаллов.

— Получилось… — прошептал один из лаборантов.

Баженов, не веря своим глазам, аккуратно отобрал пробу. Испытания на лабораторных животных заняли еще несколько дней. Результат был оглушительным. Препарат не только мощно блокировал гистаминовые реакции, но и вызывал выраженную сонливость.

— Седативный эффект сильный, — докладывал Баженов Льву, стоя в его кабинете с маленькой склянкой в руках. — Но, Лев Борисович, для предоперационной подготовки, для снятия возбуждения у контуженных, для купирования рвоты это идеально. Назвать его предлагаю «дипразин».

Лев взял склянку, покрутил ее в руках. Внутри лежало крошечное, но настоящее чудо, тактическая победа.

— Отлично, Михаил Анатольевич. Готовьте документацию, запускаем в ограниченное применение. А как со второй задачей?

Энтузиазм на лице Баженова мгновенно сменился мрачной досадой.

— С ципрогептадином… не выходит ничего. — Он развел руками. — Структура слишком сложная. Нужны такие методы очистки и синтеза, до которых наша химия еще не доросла. Не хватает не то что реактивов — не хватает фундаментальных знаний, мы уперлись в потолок. Эта штука… она для нашего времени слишком совершенна.

Лев кивнул. Он ожидал этого, знание, что ципрогептадин будет синтезирован лишь через полтора десятилетия, не делало поражение менее горьким.

— Не отчаивайся, Мишка. Дипразин это уже прорыв, он спасет немало жизней. Ципрогептадин… отложим. Зафиксируйте все данные, все наработки. Когда-нибудь мы к нему вернемся, я уверен.

— Жаль, — Баженов с тоской посмотрел на формулу на доске. — У него должен был быть и противозудный эффект… Сильный. Для ожоговых, для тех, кого сыпят от гнойных ран… было бы спасением.

Они стояли молча, ученый и провидец, разделенные технологической пропастью в пятнадцать лет. Один праздновал победу, другой осознавал границы своих возможностей. Цена знания заключалась