1977 - Александр Скок

вдалеке, звук донесся через треск двигателя. Затем раздался скрежет замка, и дверца нашей камеры распахнулась, снова впуская яркий свет. Виктор Андреевич стоял в проеме, рядом с ним – цыган, выглядевший довольным.

– Вы двое свободны, – бросил сержант, указывая на толстого и рыжего.

Те не заставили себя долго ждать. Толстый, бросив на меня последний злорадный взгляд, спрыгнул на землю. Рыжий последовал за ним. Их места заняли двое: бабка, тучная, словно советский самовар, и худощавый мужичок с фонарем под глазом.

Дверь захлопнулась, замок щелкнул, и через миг «бобик» снова тронулся, подбрасывая нас на кочках.

Я бросил взгляд на новых сокамерников. Бабка была одета в потрепанную овечью шубу, от которой пахло затхлым сеном, и меховую шапку, из-под которой выбивались седые пряди. Большая, отвратительно волосатая родинка укрывалась в складках морщинистого подбородка, а глаза – холодные, безжизненные – будто уже видели свою судьбу.

Мужичок был полной ее противоположностью. Худой, с высохшим, осунувшимся лицом и фонарем под левым глазом, он выглядел так, будто сидеть в милицейской клетке для него было таким же привычным делом, как выпить стакан самогона на ночь. Он закинул ногу на ногу и погрузился в свои мысли.

Я нарушил тишину и спросил:

– А вы там девушку не видели?

Мужичок вынырнул из мыслей и бросил на меня взгляд.

– Нет, – ответил он хриплым, прокуренным голосом.

– Ну, когда вас выводили, девушка из машины не выходила?

– В первый раз? – спросил он вместо ответа.

Я коротко мотнул головой.

– За что повязали? – кивнул мужичок.

– За драку.

– Дело житейское. Много не дадут, – заметил он. – Этсамое, звать-то как?

– Сергей.

– Борис, – представился он. Помолчал, почесал щетину. – Ты, главное, парень, ничего не подписывай. Не признавайся. Сами пусть доказывают. Если будут обещать, что чистосердечное напишешь и меньше дадут, не ведись. Этсамое, ментовские уловки это.

Я кивнул, принимая к сведению его мудрости.

– Если бить начнут, терпи. Не сознайся. Перетерпишь – отпустят. Шкуру залечишь за месяц, а сидеть придется долго, – продолжал он.

– Могут бить? – удивился я.

Мужичок хмыкнул.

– По-разному бывает. Смотря на кого нарвешься.

– А я думал, наша милиция не занимается таким.

Собеседник усмехнулся моей наивности.

Помолчали.

– Ну, так это, девушка из машины не выходила? – снова спросил я.

– Не видел. Не было никого. Этсамое, и в салоне не видать.

Неужели Аня ушла? А что ей оставалось еще делать? Помочь она мне не могла.

Сам не зная зачем, вдруг выдавил:

– Вас цыган сдал.

В ответ Борис кивнул. Дальше ехали молча. Машина гудела двигателем, тряслась, а мы сидели, каждый в своей темной камере из мыслей и догадок. В какой-то момент «бобик» резко дернулся и замер.

Я вскинул голову. Приехали? Уже? Как-то слишком быстро, как будто кто-то перемотал пленку жизни вперед. Глянул в окно. Двор. Обычный, ничего особенного. Пятиэтажка. Никакого намека на отделение милиции. Может, привезли в опорный пункт? Или на очередное место преступления?

Дверца открылась, пропуская свет. В проеме стояли Виктор Андреевич и Аня. Сержант кивнул мне:

– На выход.

Спорить я не стал. Зачем? Тут ты не герой, тут ты статистика. Вдохнул спертый воздух камеры, поднялся и вылез. Виктор Андреевич закрыл за мной дверцу, а затем посмотрел на Аню:

– Отцу привет.

Сержант больше не сказал ни слова. Молча залез в «бобик», хлопнул дверью, и уже через несколько секунд машина исчезла за углом дома. Я остался стоять на месте. Голова гудела от вопросов без ответов, и я поднял взгляд на Аню.

Она смотрела на меня. Ее глаза – светлые, как июльское небо, вдруг потемнели, стали тяжелыми, словно на горизонте собирался грозовой фронт. В них бился страх, и он перешел на меня, как вирус.

– Сергей, твое лицо… твой глаз… он совсем закрылся, – выдохнула она.

Я коснулся щеки. Кончиками пальцев чувствовалась натянутая кожа, как будто кто-то подложил под нее камень. Гематома налезла на глаз, оставив мне лишь тонкую щель, через которую я едва мог видеть.

– Пройдет, – пробурчал я.

Аня сделала шаг ближе.

– Бровь. Ее надо обработать. Иначе будет плохо. Даже зашивать придется. Давай я вызову скорую?

– Нет, не надо скорую. Как-нибудь сам справлюсь. Правда.

– Но Сергей! – тяжело вздохнула она. Затем скрестила руки на груди, как будто это могло заставить меня передумать. – Какой же ты упрямый!

Этот ее взгляд… в нем была сила. За ним я рассмотрел, что у Ани был внутренний стержень. Она добавила:

– Ладно, тогда поднимешься ко мне. Я тоже зашивать умею.

– А как же отец?

– Сегодня он на сутках. Мама до вечера на работе.

Слова «Тогда квартира в нашем полном распоряжении» чуть не слетели с моих губ, но я успел проглотить эту фразу, стиснув челюсти так, что зубы заныли.

– Ты мне лучше скажи, что это только что было? – спросил я, кивнув в сторону «бобика».

Вопрос повис в воздухе. Даже ветер замер, ожидая ответа. Она опустила глаза, ее щеки порозовели.

– Не все же тебе меня выручать. Теперь моя очередь, – едва слышно проговорила она, и ее голос звучал хрупко, как тонкий хрусталь.

– Не понял.

– Я уговорила Виктора Андреевича тебя отпустить, – продолжила она, не поднимая глаз. – Он друг отца. Пошел мне навстречу.

Я хмыкнул, чуть не рассмеявшись, но получилось как-то резко, почти зловеще.

– А заверял, что не может нарушать закон! – возмутился я.

– Ну не мог же он при сыне члена горкома тебя отпустить, – пожала плечами Аня, как будто это объясняло все на свете. – Савельев, между прочим, второй секретарь.

– А как зовут его сына?

– Валентин, – сказала она, помедлив. А потом добавила: – Ну, так что? Будем тебя зашивать?

Она подняла на меня глаза и словно нечаянно, коснулась моей руки. Я почувствовал, как электрический ток пробежал по моему телу. В этот момент все вокруг потеряло значение: и рана, и Виктор Андреевич, и Валентин, и мой телефон в его кармане. Были только мы двое, стоящие друг напротив друга.

– Пошли, – сказал я.

Мы вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. Аня впереди, я сзади. С каждым шагом я все сильнее ощущал, как мои мысли скользили в интимную сторону. В какой-то момент я поймал себя на том,