1977 - Александр Скок

Я усмехнулся.

– Моральная компенсация? Ты же даже не знаешь, что это за вещь, идиот.

Толстый нахмурился, будто собираясь что-то сказать, но вместо этого кивнул самому себе:

– Разберусь.

Я не удержался и выкинул последний козырь:

– Тогда Аньку тебе не видать. Скажу ей про тебя пару ласковых. Не будет она твоей. Никогда. Это я тебе обещаю.

– Будет. Никуда не денется.

«Бобик» резко остановился, скрипнув тормозами. Захлопали двери, снаружи послышались приглушенные голоса. Мы внутри замолкли, напряглись, прислушиваясь. Затем послышался скрежет замка – наша камера открылась, и в лицо ударил яркий дневной свет.

После темного нутра машины это было нестерпимо. Мы щурились, прикрываясь руками, а в проеме уже стоял Виктор Андреевич. Сержант ничего не говорил, только кивнул цыгану:

– На выход.

Цыган нахмурился, застыл.

– Это еще зачем? – спросил, явно что-то подозревая.

– Сделаешь контрольную закупку, – коротко бросил сержант, и тон его не допускал возражений.

Цыган помялся, бросил на нас быстрый взгляд, будто ища поддержки, но так не дождался. Неохотно поднялся, шагнул к выходу и спрыгнул на землю.

Дверца захлопнулась с холодным металлическим звуком, а нас снова накрыл полумрак. Замок щелкнул, ставя точку. Снаружи хлопнула еще одна дверь – подъездная, судя по звуку. А потом наступила тишина.

Идеальная.

Я сжал кулаки. Настал момент. Их теперь двое. Ничего, повоюем.

Я переместился ближе к толстому, и он бросил на меня подозрительный взгляд. Не дав ему времени осознать, что происходит, я рывком сунул руку ему в карман.

– Э, ты чего! – завопил он, дернувшись в сторону.

– Верни! – прошипел я, как рассерженный змей, вцепившись пальцами в ткань.

Его пальцы, толстые и влажные, врезались в мое запястье, словно капкан. Он пытался удержать меня, не дать вытащить руку из кармана. Но я чувствовал, как чуть-чуть, миллиметр за миллиметром, мобильник скользит ближе к свободе. Еще немного. Еще чуть-чуть.

И тут его свободная рука метнулась к моему воротнику. Он дернул меня на себя, так сильно, что на мгновение я потерял равновесие. Его лицо оказалось совсем близко, и он, скалясь, прошипел:

– Отпусти, сука!

Из полумрака поднялся рыжий, как какое-то хищное животное. Согнувшись, он навалился на меня сверху, вцепился в мою руку. В ту самую руку, что уже держала телефон. Борьба разгорелась, как дикий пожар. Мы трое сцепились в каком-то бешеном, примитивном танце, похожем на перетягивание каната.

Темнота камеры наполнилась звуками хрипов, яростного сопения и скрежета ткани, когда мы дергали друг друга туда-сюда. Даже «бобик» начал раскачиваться, как старый баркас на штормовых волнах.

И тут рыжий, озверев, начал бить меня. Кулаки, большие, словно булыжники, врезались в живот. Один из ударов попал точно в солнечное сплетение. Я захрипел, согнулся, воздух вылетел из легких, а в животе взорвалась пульсирующая и обжигающая боль.

Но я не остановился. Адреналин захлестнул меня, как кипящая волна, стирая боль. Мои пальцы сжали телефон, а в груди зашумел дикий вой: «Не отпущу. Ни за что!».

Рыжий был зверем. Слишком сильным, слишком быстрым. А толстый, тот был упрямым, как молодой кабан, которому все равно, что перед ним – забор или человек. Они вывернули мою руку, несмотря на мои отчаянные попытки удержать телефон. Я сжимал его изо всех сил, до побелевших костяшек, но пальцы, один за другим, под их натиском разжались. Телефон выскользнул, толстый мигом сунул его в другой карман.

Перед лицом мелькнул кулак, и в следующий миг в лоб обрушился удар. В глазах вспыхнуло белым, будто молния рассекла тьму. Звон в ушах, гулкий и тяжелый, заглушил все звуки. Когда я снова сфокусировался, рыжий уже заносил руку для следующего удара.

Скрежет замка. Дверца распахнулась с такой силой, что тьма камеры отшатнулась перед дневным светом. В проеме стоял патрульный.

– А ну прекратили! – гаркнул он, голос звучал, как выстрел. – Успокоились!

Я, тяжело дыша, отступил к своей скамье. Толстый тоже сел на место, бурча себе под нос что-то злое, но неслышимое. Рыжий плюхнулся рядом с ним, явно недовольный.

Патрульный задержался у проема. Закурил, медленно выпуская дым. Глаза его скользили по нам, будто он размышлял, кого из нас прибить первым.

Я подышал с миг, а затем спросил у патрульного:

– Закурить можно?

– Обойдешься. Еще один такой фокус – и будете в наручниках!

– Долго нам тут еще торчать? – лениво спросил толстый, словно он тут главный.

Патрульный усмехнулся, его взгляд стал холодным, как лезвие.

– А ты в отделение торопишься?

– У меня дела. В отделение я не поеду.

Милиционер оперся рукой о машину и посмотрел на него как на надоедливого щенка.

– Ты не смотри, что папаша в горкоме работает, – сказал он с насмешкой. – Пару часов все равно посидишь. Может, поумнеешь.

Толстый замолчал, его глаза светились ненавистью точно угли под золой.

Докурив, мент стряхнул пепел прямо на снег, посмотрел на нас через прищуренные глаза и произнес:

– Сидите тихо, или наручник надену.

Дверца захлопнулась, замок снова клацнул, запирая нас внутри.

Я сидел молча. Мысли о телефоне угасли. Не было смысла начинать все сначала. Толстый сидел с видом победителя, вцепившись в свой карман так, будто телефон был его личным трофеем. Рыжий, казалось, уже что-то просчитывал в голове – возможно, как выкрутиться из всей этой каши.

Между нами повисло тяжелое молчание.

Минуты потекли вязко, как смола. В камере стало заметно холоднее – так холодно, что казалось, мороз забирался прямо под кожу. Двигатель «бобика» урчал где-то впереди, но, несмотря на это, никакого тепла до нас не доходило. Печка, видимо, обогревала только салон, где сидели патрульный и Аня. Нас же мороз сжимал, как ледяная ладонь.

Я не знаю, сколько прошло времени. Час? Два? Мои ноги затекли, пальцы рук онемели. Мы все сидели, укутанные собственным дыханием, которое превращалось в белоснежные облачка, и в каком-то смысле даже этот пар был единственным свидетельством, что мы еще живы.

Я думал о том, что, скорее всего, Виктор Андреевич наверняка следуют какому-то протоколу: осмотр места преступления, понятые, бумажки, бумаги и еще раз бумаги. А мы? Мы просто часть декорации, пока он завершает свой ритуал.

Каждое потрескивание кузова и шорохи на улице отзывались у меня внутри тревожным звоном. И каждый раз, когда я пытался разжать свои окоченевшие пальцы, я слышал в голове голос: «Еще не конец, Сергей. Еще не конец».

Подъездная дверь хлопнула где-то