Охота на Ктулху - Татьяна Зимина

бестия держалась за нами всю дорогу, от самого клуба. На роликах, прицепившись к нашему бамперу этим своим крюком. И ведь ничем себя, зараза такая, не выдала.

Ожидание закончилось неожиданно — как это всегда бывает. Всё случилось одновременно со скрипом двери, который резанул по нервам так, что мы, все трое, вздрогнули.

Я прикрыл глаза, просто моргнул, но когда открыл… Твари лезли из люка, как пиявки из слишком тесной банки, они были такие же чёрные, маслянистые, подвижные и гибкие.

И прямо на глазах они обретали форму: вервольфов, тигров, урсусов, ящероидов…

— Давай, — негромко скомандовала Маша, я передвинул чашку целика, нажал большим пальцем предохранитель, затем спуск.

Ухо заложило намертво, болванка заряда ушла по плавной дуге и исчезла в низком проёме двери.

Бухнуло.

Надстройка осветилась изнутри, стенки её словно бы вздулись пузырём и опали, во все стороны полетели стёкла — я не заметил, что там были окна, думал, что сплошной бетон…

— Пригнись! — заорал я, куда громче из-за оглохшего уха, но Маша с Семёнычем уже упали на колени, и шкипер прикрывал голову и спину девочки собой…

В лицо пахнуло жаром, бетонные блоки раскалились так, что сделались красными — термобарический заряд — это вам не кот начихал.

Та-та-та — затарахтел через секунду калаш, бу-бух, грохнул мой Ремингтон, я невольно покосился на Машу: стоит, как вкопанная, даже не пошатнулась, хотя при её субтильной физиологии отдача Ремингтона всё равно, что хороший боксёрский удар в плечо…

Равновесие. Всё дело в равновесии.

В надстройке ничего живого — условно живого — не осталось, там сейчас один пепел, но те несколько Тварей, что успели переползти через порог, каким-то чудом уцелели, и вот по ним-то и стреляли Маша с Семёнычем.

Мне стрелять было не из чего, и я вытащил ассегай.

Встав сбоку, чтобы не перекрывать угол обстрела, я почти не целясь погрузил лезвие на длинной рукояти в ближайшую чёрную тушу. Звук был, словно взрезали гигантский арбуз, аж кишки узлом завязались и во рту сделалось муторно и горько, но ассегай не подвёл — тушу раскроило напополам.

Убедившись, что Тварь больше не двигается, я перешел к следующей.

Работка была та ещё, как на бойне, но оказалось, что лезвие ассегая доставляет Тварям куда больше неприятностей, чем огнестрельное. Дырки от пуль в них словно затягивались, не до конца, но не нанося смертельных повреждений, зато лезвие ножа рубило Тварей в капусту.

Может, всё дело в стальном лезвии…

Насколько я помню, настоящие ассегаи делали из Железного дерева, усаживая по краю акульими зубами… Свой ножик я так назвал скорее, из-за формы лезвия. Широкое, листовидное, длиной шестьдесят сантиметров, плюс рукоять. Всего — около метра, грозное оружие в умелых руках.

Ремингтон перестал бухать через две минуты, ещё через тридцать секунд замолчал АК — Семёныч расстрелял последний рожок.

Надо будет их собрать, не бросать на крыше — во избежание нездоровой сенсации. Хотя шуму мы наделали немало, команде зачистки будет, над чем потрудиться…

С молодецким хеканьем я отсёк последнюю голову — чёрная «кровь» широкой струёй окатила меня поперёк груди, заляпав подбородок, щеки и даже хвост волос.

Утеревшись рукавом, я оглядел поле боя, то бишь, крышу высотки.

— А знатно мы повеселились, — Маша тоже была с ног до головы в этой чёрной слизи, но, слава Богу, цела, ни одной царапины.

— Да уж, — хмыкнул я. — Веселья полные штаны. Самое главное: как мы это веселье объясним твоей матушке?

— Ой, ну что ты такой душный, — Маша сморщила носик, а потом осторожно принюхалась. — Чуете? — спросила она. — Живым совсем не пахнет.

— Солидол, — объявил Семёныч, хладнокровно подняв и обнюхав отрубленную лапу с длиннющими когтями. — Или ещё что-то техническое. Машинное масло.

Я втянул воздух.

Они правы: при таком количестве рубленных ран, здесь и пахнуть должно, как на скотобойне. Однако не пахнет.

— СДЕЛАЛИ? — я посмотрел на Семёныча. — Так что ты имел в виду?

— Они не живые, — вместо шкипера ответила Маша. — В смысле, НИКОГДА не были.

— То есть, это не умертвия, — уточнил я.

Девочка отрицательно покачала головой.

— Ладно, как бы то ни было…

Вытащив трубу, я набрал номер Котова. В нескольких фразах обрисовал ситуацию, выслушал указания и отключив телефон, повернулся к своим.

Семёныч всё ещё держал эту отрубленную лапу, поворачивая её так и эдак, словно загипнотизированный, но когда он повернул её срезом ко мне…

Нет, это не было похоже на живое тело, или, как сейчас принято выражаться, на «условно живое».

Никакой белеющей кости, никаких синих трубочек и бледно-желтых нитей — то есть, сосудов и нервов.

Я вспомнил, как они вываливались из проёма двери, похожие на влажные мешки, или чёрных слизней, и как потом преображались в…

Оборотни тоже так делают.

Пару раз я был свидетелем процесса метаморфозы, и что-то общее тут было. Но очень, очень отдалённое.

— Изучить их хорошенько, — проговорил Семёныч.

— Я знаю, кто нам может помочь, — кивнула Маша. — Только вам это не понравится.

Я тоже знал. И мне это действительно не нравилось. Но кажется, у нас нет другого выхода.

— По уставу мы не имеем права уносить что-либо с места преступления, — всё равно сказал я.

Но таким тоном, который как бы намекал: «убедите меня в обратном». Что Маша и не замедлила сделать.

Она презрительно фыркнула, выставила ногу и сложила руки на груди.

— Мы с тобой уже таскали ему тварей, — напомнила она. — Последнюю — ВЧЕРА.

А я вдруг почуял характерный, острый и солёный запах…

— А ну покажи ногу! — я присел перед ней на корточки, но Маша проворно спрятала одну босую ступню за другую.

— Обойдёсся, — заявила она с непередаваемым апломбом.

— Маша… — я набрал побольше воздуха, готовя политически продуманную, дипломатически обоснованную речь.

— Придётся отрезать, — отстранённо сказал Семёныч. — Мы ведь ничего не знаем о физиологии этих Тварей. Если ты заразишься…

И он выразительно посмотрел на лезвие ассегая.

Глаза у Маши сделались огромными и совершенно неподвижными. В чёрных зрачках отразилась крыша надстройки с торчащими как попало антеннами…

— В Хаме есть бутылка Живой воды, — сказал я.

В глазах вспыхнуло НЕИМОВЕРНОЕ