Либеллофобия - Н. Мар

— Скажи, во сне они ещё живы? — Бритц подался вперёд, понижая голос. — Я не причиню тебе физической боли, Уитмас. Ты её жаждешь, ведь пытки заглушают горе, и в перерывах между ними забываешься в обмороке. А я хочу, чтобы ты продолжал видеть сны.

Он дал знак надзирателям, что собирается уходить.

— Ошейник снимут, он здесь ни к чему, — добавил эзер. — Мне кажется, ты в своём уме. Да?

— Желаю тебе того же, Бритц. Всего. Того же. Мразь.

— Империя Авир взорвала мою планету. Думаешь, у меня никого не было дома?

— Это не делает нас ближе.

— Не делает, — согласился рой-маршал. — Я усваиваю уроки с первого раза.

Стекло на полу едва откликалось шагам. Стены, пол, все перекрытия эквилибринта были тщательнейшим образом отполированы. Ни пылинки, ни царапины. Кайнорт шёл по лабиринтам тюрьмы, где сквозь стены камер за ним следили самоцветы глаз. Паучьи, карминские. Карие, красные, синие. Эквилибринт качался и дрожал, когда надзиратели недостаточно скоро меняли положение. Глаза, глаза, глаза — не было пары, которая не мечтала, чтобы кто-нибудь замешкался, перепутал маршрут или позабыл схему. Тогда тюрьма потеряла бы равновесие и рухнула, погребая под собой Кайнорта Зверобоя, Кайнорта Живореза. Кайнорта Серую Смерть. Любой отдал бы себя на растерзание осколкам эквилибринта ради этого. Но ни один не рискнул бы друзьями по несчастью из соседних камер, потому что каждый в отдельности не ведал об одном желании на всех.

Бритц уловил сигнал и развернул экран комма на ходу. Охранники напряглись и, должно быть, вспотели. На ходу в стеклянной тюрьме не разрешалось даже вдохнуть глубже обычного.

— Ну точно, так и есть! — полыхала Маррада и сыпала пыльцу на комм. — Избегал меня целые сутки! Шрам с брови исчез! Ёрль тебя обыскался той ночью! Думаешь, я идиотка? Думаешь, можешь вот так просто взять и всё перечеркнуть, а после как ни в чём не быва…

Отполированный косяк выскочил из-за поворота. Кайнорт врезался в острый край со всего маху, и охранники заметались, компенсируя качели эквилибринта. Кровь из разбитой брови испачкала угол и залила бесцветный глаз.

— Видишь? Шрам на месте, — улыбнулся Кайнорт бабочке и смахнул её с дороги. Прежнее равновесие слишком дорого обошлось той ночью, чтобы теперь его шатала женщина.

Снаружи солнце резало утренний смог. Десять пернатых слизней величиной с пескар переливались оттенками золота. Ёрль пригнал их к кратеру и ходил теперь с длинной тросточкой вокруг, собирая стаю покучней.

— Это кто? — спросил Бритц, протягивая руку, чтобы потрогать золотую шкуру.

— Не трожь! — остерёг Ёрль. — Накинь-ка лучше броню. Они электрические.

Кайнорт покрылся хромосфеном и обошёл зверя вокруг:

— Неживые, что ли?

— Живые, — ласково похлопал одного Ёж. — Копят статический заряд для обогрева и движения. Ты просил достать аутентичный транспорт — вот. Это бахаон. На таких ездят в заболоченных землях Кумачовой Вечи.

— Электрический внедорожник.

Ёрль достал щётку из шёлкового ворса и пригладил пёрышки на золотом боку. Они сверкали в ответ, наливались тёплым светом, грелись от статики.

— Конечно, это не совсем то, что ты ожидал… — бормотал Ёж, энергично питая бахаона при помощи щётки. — Придётся ехать верхом, как бродягам. А гломериды перегоним, когда отвоюем Кумачовую Вечь.

— Верхом, так верхом, — кивнул Бритц. — Они отличные. Но будет здорово, если подскажешь, где у него зад, а где перёд.

Бахаон был похож на продолговатую мягкую кучу.

— Слушай, я это… нагородил тебе позавчера в бункере, — начал Ёрль.

— Отстань.

— Нет, я понимаю: теперь-то уж тебе всё равно, — мялся старик. — Теперь-то уж чего… Только если б я тогда понял…

— Ёрль, да где у них перёд-то? — перебил рой-маршал, повышая голос.

Тема была закрыта, заперта и залита асфальтом.

— Да я сам не разберу. В общем, мне жаль. Слышишь ли?

— Нечего меня жалеть, Ёрль. У меня всё нормально, — отрезал Бритц и добавил мягче: — Пожалей лучше Эмбер Лау. Есть там новости от Чуйки?

— Нет. Она принимает команды, но не отвечает.

— Значит, не сможет подать нам сигнал?

— Не-а.

— Передай: если догонит Эмбер, да, если найдёт её живой, первым делом пусть щёлкнет.

— Но мы не знаем, сколько у Чуйки заряда, — удивился Ёрль. — Если щёлкнет, ей может не хватить сил притащить девчонку сюда.

— Это лучше, чем если она потащит её так и сдохнет в пустыне, где без сигнала мы никогда их не найдём. Уж если Эмбер Лау выиграет, пусть забирает всё.

Глава 15

Воображаемый друг

«Натюрморт с тарелью закусок и бриветками в кляре». Так звалось полотно кисти какого-то карминца какой-то эпохи. Я сидела скрестив ноги в будуаре герцогини и смотрела на картину, возле которой до войны, должно быть, толпились туристы, цыкали смотрители и бубнил экскурсовод. Теперь «бриветки в кляре» были в моём полном распоряжении. Как, впрочем, и весь остальной музей целиком. Хочешь — кричи на ископаемых букашек, хочешь — рыдай на плече у античного бога, хочешь — на стенку лезь по фрескам, и никто не пристыдит, если наплачешь прямо на пол.

Спустившись в Гранай, первым делом я отправилась на поиски еды. Не знаю почему, но желудок бунтовал от моих запасов. Целые кварталы стояли заброшены, переходы от жилого столпа к столпу переломаны, сорваны, сожжены. Ларьки и уличные лавочки давно обчистили. Только любопытные блёстки глаз выдавали, что в городе на самом деле осталась жизнь. Вместо тротуаров многоэтажки, как серпантин, обвивали широкие винтовые балконы. Ничего не подозревая, я обрадовалась вывеске «Свежая барабулька». Но и в рыбном всё давно подъели мародёры. Я вылизала взглядом и кончиками пальцев каждую витрину. Пусто. А в подсобке… кто-то умер. Так я решила, споткнувшись о груду лохмотьев. Но груда зашевелилась, всхрапнула и уставилась на меня.

— Паук… — карминец приободрился и свистнул. — Эй, пацаны! Хватай паучиху!

Я отшатнулась ещё на первом слове, с такой ненавистью лохмотья произнесли: «Паук», и бросилась наутёк. Откуда ни возьмись, повыскакивали другие бродяжки. Целая банда карминской голытьбы хоронилась в «Барабульке». Они были совсем дети, подростки. Швырялись осколками витринных стёкол, пустыми банками, рыбными костями. Я выбралась на улицу и бежала, пока не перестала слышать их вопли.

Превращаться не получалось. Тело не слушалось, будто не моё. Через