Двадцать два несчастья. Том 3 - Данияр Саматович Сугралинов

class="p1">Улыбнувшись, я подставил лицо теплу. Как давно я вот так не наслаждался, не думая ни о чем. В той моей прошлой жизни все время была какая-то суета, а в этой — тем более. И вот наконец можно замедлиться, выдохнуть.

— Ой, Веня, зачем мне твоя лошадиная ферма? Я что, лошадей не видела? — донесся возмущенный голос тети Розы, которая как раз вылезала из машины. — У нас уже есть курица, которая скоро станет жареной. Все остальные животные меня не интересуют… Я сказала, никуда ты не пойдешь!

Услышав ее пассаж про животных, я сразу же вспомнил про Валеру и вытащил из машины переноску. Котенок был необычайно серьезен и задумчив, не орал, не пытался вырваться, и это показалось мне подозрительным. Уж не заболел ли?

Я открыл переноску и вытряхнул содержимое на траву, нисколько при этом не церемонясь. Валера мягко спружинил на лапы, удивленно заозирался, затем затрясся от удовольствия и вдруг со всей дури ломанулся в заросли шиповника.

«Уйдет же!» — мелькнула чуть ли не радостная мысль. Даже накатило какое-то облегчение, будто с плеч сняли груз. Но, зная Валеру, я был уверен, что анархист вернется. Такие, как он, всегда возвращаются… причем ближе к обеду.

Так как Валера был сугубо городским котом и, кроме родной помойки и моей квартиры, больше ничего в этой жизни не видел, на колючки шиповника он никакого внимания не обратил. За что и поплатился.

Потому что из зарослей тотчас же раздался отборный Валерин мат (на великом и могучем кошачьем), а затем, буквально через секунду, оттуда вывалился довольно крупный ежик. Он неодобрительно пыхтел и фыркал, а колючки его были унизаны обрывками листьев и газет. Судя по растрепанному виду, ежик сделал себе кучу из листьев и там впал в спячку. Но Валера к зоологии относился примерно так же, как и к ботанике, поэтому циркадные ритмы ежа его интересовали мало — он охотился и заодно охранял вверенную территорию.

Ежик укоризненно протрусил мимо тети Розы и машины и юркнул куда-то в остатки малинника. Валера уже был знаком с коварством колючек шиповника, поэтому в малинник категорически не полез. А мы тем временем принялись выгружаться.

Я взял два больших баула, судя по весу, груженых гантелями и кирпичами, и понес в дом.

Он был деревянный, с двумя просторными комнатами и мансардой наверху. Под моими ногами поскрипывали половицы. Пахло пылью, мышами и сухими яблоками. После теплого двора внутри показалось так холодно и сыро, что захотелось прильнуть к печке всем телом. Правда, печка была еще нетопленой, и об нее, наверное, можно было отморозить руки.

Зато комнаты оказались довольно-таки большими, плотно заставленными разномастной советской мебелью, а на втором этаже находилась узкая мансарда, которая использовалась как чердак и кладовка для барахла.

Я решил хлам разобрать и сделать там себе комнатушку, чтобы никому не мешать и чувствовать себя комфортно. Тогда бы в одной комнате ночевали Серегины родители, в другой — Викентий Павлович с тетей Розой, а я — здесь. Но потом, прикинув объем работ, понял, что проще прикорнуть где-нибудь в уголочке, чем выгребать эти Авгиевы конюшни. Казалось, многие поколения Епиходовых прилежно свозили сюда старье, начиная примерно со времен Экклезиаста. Тем более что внизу была гостиная, небольшая, сделанная за счет коридора, и там я видел бесхозный продавленный диванчик. Вот он мне как раз и подойдет.

Спустившись на первый этаж, я вдруг посреди всякой ненужной, но при этом сентиментальной дряни: вазочек, старых алюминиевых подсвечников, мутного графина без пробки, фигурок слоников и пузатых рыбок — заметил запыленную фотографию в рамочке. Оттуда смотрел молодой, еще не очень толстый Серега Епиходов. Рядом с ним стояла и улыбалась девушка. Симпатичная, но не красавица, курносая, русоволосая. Девушка явно была на сносях. На заднем развороте фотографии была надпись: «Сережа + Наташа = Любовь».

Интересно, почем мать Сереги до сих пор хранит эту фотографию?

Я присмотрелся внимательнее — ничего особенного, самая обычная фотка в рамочке, молодые позируют, стоя в какой-то клумбе на фоне цветущих деревьев. Наташа держит руку на животе, Серега обнимает ее за плечи. Выглядят оба счастливыми — когда будущее кажется безоблачным, а все плохое может произойти с кем угодно, но не с тобой.

А потом все рухнуло.

Четыре года казанский Серега жил с этим. Заливал водкой, проигрывал в карты, пролюбливал с девками легко поведения… короче, разрушал себя. Я не знал деталей — никто не рассказывал, а я детально пока не спрашивал. Но теперь, глядя на это счастливое лицо, понимал: он не просто сдался. Он себя наказывал.

И эту историю уже пора разгадать. Серега был женат, и его жена и нерожденный ребенок погибли. Что с ними случилось? Почему так сразу «развалилась» вся Серегина жизнь? Да и он сам, по сути, погиб из-за собственного пьянства, в которое ударился после того случая.

Почему-то я был уверен, что Серега погиб до того, как я занял его тело. Странно все это вышло: погибли мы оба практически одновременно, но я занял его тело, а он мое — нет. Кто это сделал? Зачем? Что за Система у меня в голове?

Вопросы, вопросы, вопросы.

Все эти дни я не позволял себе погружаться в них. Знаю себя: вцеплюсь мертвой хваткой и не отпущу, пока не докопаюсь до истины. Или просто сдохну, игнорируя более насущные вещи: здоровье, долги, еду, сон. Такой уж склад ума.

Но рано или поздно придется заняться выяснением правды…

Со двора послышались голоса. Я торопливо вернул фотографию на место и вышел во двор.

Дачный двор представлял собой достаточно большую территорию, которая заросла сорняками — сейчас уже усохшими и колышущимися под слабыми порывами ветра, блестящими на солнце капельками влаги. Были тут и садовые деревья: я обнаружил две яблони, вишню и алычу, — в принципе, довольно неплохо. Кусты были, грядки и даже парничок. У самого забора высилась внушительная компостная куча в деревянном коробе.

Ну что ж, Серегины родители молодцы. Конечно, здесь работы было достаточно много.

Но самое главное, на что с гордостью обратил наше внимание Николай Семенович, Серегин отец: здесь была баня. Я крякнул, довольно потирая руки. Баню я любил еще с той, прошлой, жизни и поэтому уже сейчас с удовольствием предвкушал, как можно будет замечательно попариться.

За деревней простирался луг, на котором пасли лошадей — недалеко был совхоз, где их выращивали. А еще чуть дальше находился лес. Как сказал Серегин отец: «Там дальше притока, которая впадает в