Зябрики в собственном соку или бесконечная история - Константин Константинович Костин

[1]Паркер запатентовал свое «вечное перо» в 1892 году.

[2]сатурнизм — отравление свинцом. Намек на убийство

[3]это когда пистолет держат боком. Целиться невозможно, отдача идет в пястную кость, гильзы летят куда попало. Зато круто выглядит

[4]В переводе с латыни — самое минимальное

[5] серия детективов 90-х гг о сотрудниках Внутренней разведки — глубоко законспирированной организации, подчиняющейся непосредственно Президенту РФ и следящей за высокопоставленными гражданами на предмет, не задумали ли они чего. Так как организация — очень секретная, то документы и финансы ее сотрудники добывают именно описанным способом — воруя. Ах да: Внутренняя разведка — организация вымышленная. Наверное

[6]в 50-х у советских паспортов обложка была серо-зеленой. Но герой об этом пока не знает

[7] «Верхний этаж» — книга Андрея Власова, автора «Армии Трясогузки»

[8] 50 кг — вес нетто, т.е. одних гвоздей. Про вес самого ящика герой забыл

[9] Цитата вовсе не из советской книги (хотя и о работе в советском магазине), а из сборника рассказов Святослава Логинова «Мои универсамы» (и из книги Генри Лайона Олди «Чудовища были добры ко мне»). Герой путает.

[10]ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство, тяжёлое психическое состояние, которое возникает в результате единичной или повторяющихся психотравмирующих ситуаций, как, например, участие в военных действиях, тяжёлая физическая травма, сексуальное насилие, либо угроза смерти. Тот самый «вьетнамский синдром»

[11]зашифрованное обозначение отряда спецназа

[12]он же забыл про вес ящиков, помните?

[13]днем изобретения граненого стакана считается 11 сентября 1943 года

[14]в 40–50 гг — противостояние «законников» — тех из воров, кто был категорически против любого сотрудничества с властью и «суками» — теми, кто считал, что такое сотрудничество возможно, если выгодно ворам. Началось в сороковые, когда в лагеря стали возвращаться те из воров, кто воевал в Великую Отечественную (т.е. «брал в руки оружие от власти», что по старому блатному «закону» было неприемлемо)

Глава 17

«Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке, а мимо про-плывают поезда…» Тьфу. Привяжется же. И поезда мимо меня не плавают, и полушалочка у меня нет — и вообще, что это такое?[1] — и я не стою, а сижу. А в остальном всё верно — я на полустаночке.

Сижу на лавке, такой типичной советской парковой лавке, которые местами еще сохранились и в наше время: отлитые из бетона изогнутые боковины и сиденье из длинных квадратных реек. Сижу, греюсь на солнышке, от шпал резко пахнет нагретым креозотом[2], мимо постукивает грузовой поезд — на тормозной площадке курит хмурый мужик в кепке — чуть в стороне желтеет пассажирское здание, с окошечком кассы и крохотным залом ожидания. Но мне туда не надо: во-первых, на улице мне больше нравится, еще и потому, что на этой самой улице потихоньку загорает мое лицо, превращая меня почти в самого настоящего, этта, талганца, а во-вторых — билет я покупать не собираюсь.

Я еду зайцем.

Вот вы знаете, почему безбилетников называют «зайцами»? Я тоже думал оттого, что безбилетник сидит и трясется, как заяц. Оказывается — нет. Словцо это пошло еще из дореволюционных времен, и означало пассажира, который, вместо того, чтобы купить билет в кассе, запрыгивает, как заяц, в вагон уже тронувшегося поезда и, если не повезет, покупает билет у кондуктора. Ну а если повезет — то едет бесплатно.

Но я точно следовать этой традиции не собираюсь. Сложно запрыгнуть в здешние вагоны, которые ездят чуточку быстрее, чем до революции и можно, вместо бесплатной поездки на поезде, получить бесплатную поездку на «скорой помощи», деревянную ногу, попугая-матершинника и черную метку[3].

Пассажирские поезда останавливаются здесь буквально на несколько минут, за это время я успею подскочить к проводнице, поплакаться ей на свое тяжелое положение — «деньги украли, домой надо, солнышко скроется, муравейник закроется»[4] — и напроситься на поездку без билета. Ну, то есть, поступить по примеру муравьишки. Если прокатит — проеду, сколько смогу, до следующего полустанка, если нет — подойду к кассам, поплачусь там. Билет мне забесплатно, естественно, не дадут, зато кассирша может подойти к следующей проводнице и попросить за меня. Я по такому принципу уже полпути до своей названной родины, Талгана, проехал.

Деньги у меня, правда, есть, из-за чего каждый раз, когда я вот так вот попрошайничаю, меня грызет совесть, но — приходится. Когда у меня будут следующие денежные поступления — и будут ли вообще — я не знаю, поэтому нужно экономить, как только возможно. Я и так питаюсь от случая к случаю, и то, в основном, хлебом, благо вода на станциях бесплатная.

Вон, за станцией желтеет небольшое кубическое зданьице, с надписью «Кипяток». Называется оно, что характерно, кубовая и там можно попить водички или набрать кипятка. Чем и пользуюсь. Ну, еще пару раз, когда меня заносило на вокзалы с буфетами — разорялся на котлету. Потому что без мяса организму будет тоскливо. И так желудок уже высказывает недовольство таким режимом питания — то изжога прихватит, то живот болит, причем почему-то не желудок, а почти в районе солнечного сплетения. Терпи, дружбан, потом отъедимся. Когда-нибудь.

Еду я в Талган по одному большому криминальному делу. Да, вы правильно догадались — операция «Стырь паспорт у студента». Это плохо, это мерзко, меня колотит от одной мысли о том, что из-за меня какой-то пока неизвестный парнишка не сможет поступить в этом году — это не считая того, что ему еще и паспорт восстанавливать — никогда так не делайте… Но — а что делать МНЕ? Так и шататься без документов, без жилья, без работы? Питаться хлебом пополам с водой, пока не заработаю язву величиной с Марианскую впадину? Голод, он, знаете ли, сильно снижает планку допустимого.

И все равно — противно…

От тягостных мыслей меня отвлекла женщина с двумя детьми, вынырнувшая откуда-то из-за кустов, за которыми, как я знал, пряталась тропинка до ближайшего поселка.

— Извините, когда поезд до Трумпана подойдет?

Я машинально посмотрел на запястье, задумчиво рассмотрел его, потом перевел взгляд на здание станции, где, прямо под названием «Воровайка» — что? Это не я его придумал! — белел кружок часов.

— Через пятнадцать минут.

— Спасибо, — она опустилась на соседнюю лавку.

Светловолосая, худенькая — впрочем, пухлых здесь вообще немного — лет тридцати с лишним, в простеньком голубом платье на пуговичках, с белым воротничком. На ногах — черные туфельки с ремешком и белые носочки. Все возмущающиеся «Как можно носить носки с босоножками⁈» при виде нее, наверное, дружно захлебнулись