Лекарь Империи 5 - Александр Лиманский

сделал шаг в сторону, снова загораживая проход. Яна на каталке уже приближалась к лифтовому холлу, каждая секунда была на счету, а этот индюк решил устроить территориальные разборки прямо над умирающим человеком.

— Никаких Шаповаловых! — рявкнул он, и его голос эхом разнесся по коридору. — Есть регламент! Дежурный хирург имеет приоритет при…

Я резко остановил каталку и медленно повернулся к нему. Вероника и санитары замерли позади, и в наступившей тишине стало слышно только надрывное пищание кардиомонитора.

В моих глазах, наверное, было что-то такое — холодное, тяжелое, абсолютно безжалостное, — что он невольно отступил на шаг, словно наткнулся на невидимую стену.

— Я сам, — произнес я тихо, но мой голос прозвучал в гулкой тишине приемного покоя как удар хлыста.

— Но устав… протокол…

— Я. Сам.

Максимов посмотрел на меня, потом на искалеченное, залитое кровью тело Яны на каталке, потом снова на меня. И отступил, поднимая руки в примирительном жесте. Он все понял.

— Я… я буду ассистировать, — выдавил он, отступая в сторону и опуская руки.

— Вот это я понимаю, воспитательная работа! — усмехнулась за моей спиной Вероника. — Без криков, без угроз! Просто старый добрый испепеляющий взгляд!

— Благодарю за понимание, — холодно кивнул я Максимову и, не удостоив его больше взглядом, рванул к лифту.

Двери операционной распахнулись передо мной.

Яркий, безжалостный свет ударил в глаза. У наркозного аппарата уже стоял Артем Воронов — высокий, собранный, лучший анестезиолог этой больницы.

Повезло. Невероятно повезло, что сегодня дежурит именно он.

Но когда Артем увидел пациентку, которую мы вкатили на операционный стол, его профессиональное самообладание дало трещину.

— Яна⁈ — выдохнул он, и его лицо вытянулось. — Черт возьми, Илья, это же Яна!

— Так точно, — я уже натягивал стерильные перчатки, и мой голос прозвучал жестко, обрубая все лишние эмоции. — И у нас нет времени на сантименты. Готовь к операции, быстро!

Артем встряхнулся, словно сбрасывая с себя оцепенение, и мгновенно включился в работу. Личное исчезло, остался только лекарь.

Его руки двигались с привычной, отточенной скоростью — интубация трахеи, подключение к аппарату ИВЛ, установка датчиков на грудь и палец. Профессионализм взял верх над шоком.

Дверь снова распахнулась. В операционную буквально ворвался Шаповалов. Волосы растрепаны, на лбу блестит испарина — видимо, бежал со всех ног с пятого этажа.

— Что у нас? — коротко бросил он, пока сестра на ходу помогала ему облачиться в стерильный халат.

— Политравма. Сбил автомобиль, — доложил я, не отрывая взгляда от раны на голове Яны. — Буду оперировать. Нужен ассистент.

— Я с тобой, — Шаповалов без лишних слов, уже натягивая перчатки, занял место второго хирурга напротив меня.

— Статус? — обратился я к Артему.

— Шок третьей степени, — тот не отрывал напряженного взгляда от мониторов. — Давление шестьдесят на сорок и продолжает падать. Пульс сто пятьдесят. Массивная кровопотеря. Если мы не найдем источник в ближайшие минуты… она умрет прямо здесь.

Он не договорил, но в наступившей звенящей тишине его слова повисли, как приговор. Все и так понимали — легкой прогулки не будет.

Я положил ладонь на живот Яны, закрывая глаза и полностью концентрируясь.

Активировал Сонар.

Способность, усиленная после ритуала с Фырком, дала мне мгновенную, хоть и размытую, но пугающе информативную картину. Это было похоже на просмотр рентгеновского снимка через запотевшее стекло — детали смазаны, контуры нечеткие, но основные, катастрофические повреждения видны.

Селезенка… Темное, разорванное, пропитанное кровью месиво.

Она была разорвана практически пополам. Кровь свободным потоком заливала всю брюшную полость. Но это было не все. Мое внутреннее зрение скользнуло глубже, левее.

Забрюшинное пространство. Там, позади всех органов, пульсировал еще один темный, разрастающийся сгусток. Почка. Она тоже была повреждена.

— Разрыв селезенки, — я выпрямился и обвел взглядом застывшую бригаду. — И забрюшинная гематома слева. Повреждение почки. Два источника массивного кровотечения. Готовьте лапаротомный набор и сосудистые зажимы. Максимов, скальпель!

Дежурный хирург, который все-таки остался в операционной и теперь стоял на месте третьего ассистента, вздрогнул, но рефлекторно подал инструмент.

В его глазах читалось чистое, незамутненное изумление — как, черт возьми, я мог поставить такой точный и подробный диагноз без УЗИ, без КТ, просто прикоснувшись к животу?

А ты думал, я тут для красоты стою? Годы операций за спиной.

Разрез. Лезвие скальпеля сверкнуло под яркими лампами. Один быстрый, уверенный, глубокий разрез по средней линии живота, от мечевидного отростка до самого лобка. И брюшная полость взорвалась.

Кровь хлынула не ручьем, а настоящим фонтаном — литр, не меньше. Темная, густая венозная кровь, смешанная с алой, артериальной.

Электроотсос, который Артем тут же сунул в рану, захлебнулся, издав жалобный, булькающий звук. Воздух в операционной мгновенно наполнился густым, металлическим запахом.

— Тампоны! Больше тампонов! Сейчас! — скомандовал я, погружая обе руки прямо в горячую, липкую брюшную полость, наощупь пытаясь найти и пережать хоть что-нибудь.

На ощупь селезенка была как мокрая губка — пропитанная кровью каша, вся в разрывах, державшаяся на одном честном слове и тонкой сосудистой ножке. Никаких сомнений. Только работа.

— Сосудистый зажим! Быстро!

Я наощупь нашел и быстро пережал селезеночную артерию, главный источник этого кровавого потопа.

— Лигатуры!

Шаповалов подавал прочные шелковые нити с какой-то нечеловеческой, идеальной синхронизацией.

Мы работали как единый, отлаженный механизм: я оперировал, он ассистировал, предугадывая каждое мое движение, каждый поворот инструмента. Вот что значит настоящий Мастер-целитель у тебя на ассистенции.

Спленэктомия — удаление селезенки — заняла семь минут.

Рекордное время даже для плановой операции, не говоря уже об этой кровавой бане. Орган отправился в металлический лоток — темно-багровая, разорванная масса, больше похожая на кусок сырого мяса, чем на орган.

— Кровотечение не останавливается, — сквозь сжатые зубы констатировал Шаповалов, продолжая осушать операционное поле большими марлевыми тампонами, которые мгновенно пропитывались кровью.

— Я знаю. Это почка, — мой голос был абсолютно спокоен. — Держите петли кишечника.

Я аккуратно сдвинул их в сторону и широким разрезом вскрыл забрюшинное пространство.

Картина была именно такой, какой ее показал Сонар. Левая почка превратилась в кровавую кашу. Это был не просто разрыв — это было полное размозжение нижнего полюса. Восстановить такое было невозможно.

— Почку не спасти, — констатировал я. — Нефрэктомия.

— Черт, — выругался Шаповалов. — Двадцать пять лет девчонке, и уже без почки.

— Зато живая, — отрезал я, уже начав выделять почечную артерию из окружающих тканей. —