Курс на СССР: На первую полосу! - Тим Волков

Поджидал? Похоже на то.

— Здорово, газетчик, — бросил Весна, не двигаясь с места.

— Весна? — Я, внутренне собравшись, замедлил шаг. — Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я к тебе. Надо поговорить. — Он оттолкнулся от стены и сделал шаг в мою сторону, сокращая дистанцию. — Ты это зачем устроил? Стихи этой… Тучи… опубликовал?

— А что такого? — ухмыльнулся я. — Стихи как стихи. Талантливые. Редакции понравились. Решили поддержать молодой дар. Разве плохо?

— Ты знаешь, что не в этом дело! — он прошипел, и его лицо исказилось гримасой злости. — Они же… они были моими! Я их дорабатывал, у меня был план, концепция альбома!

Я посмотрел ему прямо в глаза. Игра в непонимание была окончена.

— Концепция? — я усмехнулся. — Какая концепция, Костя? Концепция воровства? Ты просто брал чужие строчки и выдавал за свои. Они не твои. Они Вероники. И все это прекрасно понимают. Ты просто попался.

— Ты… — задыхаясь от негодования, прошипел Весна.

Но я не испугался его грозного вида и решил додавить этого поэта недоделанного.

— Ладно, черт с ними, со стихами, — я махнул рукой. — А что с прозой, Костя?

— С какой?

— Странный ты человек, Костя, — сквозь зубы процедил я. — Одни произведения присваиваешь себе, а другие, настоящие, не хочешь признавать и даже авторство свое скрываешь.

— Ты… о чем это? — настороженно спросил он.

— Я про «Черное время», — отчетливо произнёс я, глядя ему прямо в глаза. — Это же твое? Впрочем, твоим авторство тоже можно назвать с натяжкой. Основу книги ты же взял из моих статей, исковеркал все, перевернул с ног на голову… Да еще и других людей в эту авантюру втащил. Например, сторожа Ивана.

Я видел, как он побледнел. Глаза его расширились от страха и удивления. Он не ожидал, что я знаю так много. Что я соединил все звенья цепи воедино.

— Я… я не знаю, о чем ты, —он попыталсяотрицать, но выглядело это жалко и неубедительно.

— Знаешь, Костя. Отлично знаешь. И я знаю. И кое-кто еще знает. Так что смотри, как бы тебе самому не оказаться в той же камере, что и твой двоюродный брат. Или дядя. Кем он тебе приходится?

Весна молчал, переваривая удар. Его бунтарский дух куда-то испарился, оставив лишь испуганного и загнанного в угол человека.

— Ты… ты ничего не докажешь, — выдохнул он уже без всякой уверенности.

— Мне и не нужно доказывать, — пожал я плечами. — Достаточно того, что знаю я. И еще кое-кто. Так что давай, Костя, без угроз. Иди своей дорогой. И оставь Веронику в покое. Ее стихи тебе больше не принадлежат.

Он постоял еще мгновение, сжав кулаки, потом резко развернулся и зашагал прочь, не оглядываясь. Но в его отступлении была не злоба, а признание поражения.

Я же, повернувшись к булочной, вдруг замер на месте.

В голове пронеслась тревожная мысль, холодная и отчетливая.

«Иван в тюрьме. А Весна на свободе. Почему?»

Если их дела связаны так тесно, как я предполагаю, то органы, взяв сторожа, просто обязаны были выйти на его сообщника, автора текста. Но Весна спокойно разгуливает по улицам, дает концерты и пытается выяснять отношения.

Значит, его не тронули. А почему не тронули? Самый логичный ответ был одновременно и самым пугающим.

Его завербовали.

Он мог дать показания против Вани, мог сдать всех, с кем связан самиздат, и теперь работает на тех, кого совсем недавно пытался критиковать. Его «свобода» была куплена ценой сотрудничества. Это объясняло и его нервозность, и его страх. Он боялся не столько меня, сколько своих новых «хозяев». Тем более, что Весна крутиться в кругах молодежных, неформальных, является одним из лидеров движения. Так что очень даже хорошая кандидатура, чтобы приглядывать за молодежью и в случае чего вовремя доносить.

Нужно быть с ним предельно осторожным. Лучше вообще не пересекаться. Потому что игра вышла на новый, куда более опасный уровень. И противник был уже не просто позером-хиппи, а потенциальным оружием в чужих руках.

Я вернулся с хлебом домой. Запах свежей выпечки на мгновение вытеснил из головы тревожные мысли, но ненадолго. В прихожей я застал отца, который натягивал свое единственное приличное пальто.

— Ты куда, пап?

— В больницу. К Коле, — отец повязал шарф, его лицо было серьезным и озабоченным. — Через начальство на заводе договорился. У Виктора Арнольдовича там знакомая какая-то есть, удалось решить вопрос с посещением. Ненадолго, но пустят. Надо его поддержать.

— Я с тобой.

Отец кивнул, нисколько не удивившись:

— Одевайся, пошли.

В больничном коридоре было пусто. Медсестра, строгая, как и в прошлый раз, провела нас в палату, бросив на ходу:

— Пятнадцать минут, не больше. Больному нужен покой.

Коля лежал на койке. Голова туго перевязана бинтом, лицо осунулось, под глазами залегли темные тени.

— Матвей Андреич! Саша! — радостно воскликнул он, едва увидев нас и даже попытался приподняться.

— Лежи, лежи, — отец подошел к кровати, положил на тумбочку несколько яблок. — Как ты? Как самочувствие?

— Да плевать!

Коля махнул рукой, но было заметно, что это движение стоило ему явного усилия. Он отмахнулся от наших беспокойных взглядов, как от назойливых мух.

— Да как это плевать⁈ Коля, тебя по голове тюкнули какие-то негодяи…

— Слушайте, я пока тут валялся… меня озарило! — перебил он отца.

Мы переглянулись.

— Что тебя озарило, Коля? — осторожно спросил отец, присаживаясь на краешек стула.

— Пока я тут, в отключке, лежал… мне такая схема в голову пришла! — его глаза горели с нездоровым фанатичным огнем. Он схватил с тумбочки карандаш и клочок бумаги. — Представьте… вот есть у нас так называемые «соты» телефонные.

Он принялся чертить на бумажке закорючки.

— А что если… не просто связь между двумя точками. А сеть! Глобальная сеть! Как паутина!

Он начал лихорадочно и соединять линиями «соты».

— Вот у нас есть мощные центральные… ну, не знаю, как назвать… узлы! А от них линии к меньшим узлам, и так далее, до каждого отдельного аппарата! И информация… не просто голос, а любые данные… тексты, чертежи, даже… даже картинки! Нужен блок, который будет переводить все данные в двоичный код. Эти потоки кодов передаются по этим линиям,