Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

отделкой, причем краска была свежей. Соседние дома, куда крупнее, примыкали к дому Валентины, как бы поддерживая. На грязном дворе уже росла ранняя весенняя трава. Крыльцо было выложено красным кирпичом. Я вытер ноги о соломенный коврик и позвонил в дверь.

Валентина открыла, и я отступил на шаг, шокированный тем, как она выглядит. Она всегда была невысокой, и я не ждал, что за годы она подрастет, но Валентина стала совсем уж махонькой. Исхудавшее тело обтягивали клетчатые фланелевые пижамные штаны, сверху была накинута серая толстовка с капюшоном. Длинные темные кудри исчезли, рыжую зимнюю шапочку она носила на явно лысой голове. Щеки обвисли ниже скул и впали. Кожа была бледной, желтушной. Глаза размером с луну уставились на меня, но лицо ничего не выражало. Пустота, смертельная, поглощающая пустота. Это было не просто неузнавание – Валентина вообще не понимала, насколько несправедливо обошлось с ней время. Я уж думал спросить, одна ли она дома, ведь как вообще можно оставить ее одну в таком состоянии. Тут Валентина, приложив немыслимое усилие, наконец ухмыльнулась (подозреваю, пришлось нехило покопаться в памяти), и я узнал хотя бы бледную тень ее прежней эмоциональности.

– Знаю, знаю. Красавица – слов нет, верно? – сказала она. В голосе были и гнев, и печаль, и грубость, и юмор висельника, и, может, даже потеха. Валентина вытянула руки и повернулась на каблуках, позируя, как супермодель.

Мне хотелось плакать, но я был немного зол, что она позволила увидеть ее такой больной после стольких лет, что мои наивные иллюзии – мол, все с ней в порядке – разрушились. Валентина должна была стать единственной выжившей.

– Привет, – сказал я. – Рад тебя видеть, но черт возьми…

– Ага. Прости, надо было предупредить. – Она замолчала и посмотрела на меня почти с той самой улыбкой со съемок. Возможно, она мной до сих пор манипулировала.

– Хотела надеть хотя бы джинсы, но в итоге меня почти все утро рвало. Заходи. – Она отошла и придержала дверь. Ни одного жеста приветствия: ни объятий, ни рукопожатия.

Я наблюдал, как Валентина медленно ходит по чистому и ухоженному, но очень скромно обставленному дому. Единственной неубранной комнатой был кабинет, который я увидел мельком. Мне показалось, что среди коробок и кип бумаги вижу катушечный проектор, и я хотел было остановиться и посмотреть, но она провела меня в гостиную. Там были телевизор, мини-уборная, деревянный кухонный стул, а также мягкий диванчик на двоих и раскладной диван-кровать, застеленные простынями и одеялами. На тумбочке стояла бутылка «Педиалита», несколько бутыльков с рецептурными лекарствами и полупустая пластиковая упаковка соленых крекеров. Запах в комнате забыть не могу до сих пор.

Валентина опустилась на диван, а я устроился на деревянном стуле.

Она рассказала, что у нее четвертая стадия рака поджелудочной железы, который пускает метастазы практически везде. Ей осталось жить около двух месяцев, но узнала она об этом всего месяц назад. Решила устроить хоспис прямо в своем доме, и родители смогли ей это оплатить. Обычно здесь были ее мать и медсестра-сиделка, но Валентине удалось убедить их уйти, чтобы побыть со мной наедине.

Я сказал, что мне очень жаль. Не знал, что тут еще сказать. Мне ничего не было известно о слишком коротком взрослом периоде жизни Валентины. Так что казалось неправильным заваливать ее вопросами: кем она стала, что сделала… Не теперь, когда ее прошлое и будущее мертвы. Но я все равно задал ей вопрос, чтобы потянуть время: что же у нее там за предложение.

Валентина рассказала, что после всего – тут она выдержала паузу, как бы подчеркивая наш опыт, – переехала в Денвер и работала администратором в магазине детских игрушек и развивающих игр. Затем переехала в Сан-Диего и стала работать в зоомагазине. В промежутке вышла замуж и развелась с неким Джереми, который оказался, по его собственным заверениям, «то низко-, то высокофункциональным алкоголиком». Чудовищем он не был, но постоянно жить в таком водовороте было невозможно. Они общались и после развода. Насколько могла судить Валентина, Джереми стало лучше. После развода она вернулась на восточное побережье и осела в Провиденсе. Работала на отца, помогая управлять автомойкой, и это оказалось не так ужасно, как ей рисовалось.

А дальше начались самые печальные новости. Рак у нее обнаружили прошлым летом, уже на третьей стадии, и никакое лечение не мешало агрессивной болезни проникать все глубже и распространяться. Глаза Валентины теперь выглядели слишком большими, способными увидеть много всего, но бо́льшую часть времени она не могла сфокусировать взгляд. Родители хотели, чтобы Валентина переехала домой, чтобы они могли помогать ухаживать за ней. Она предпочла бы ступить под автобус, но им об этом не сказала. Аренда этого дома стала компромиссом.

Почти каждый день она начинала с рыданий в ванной. С каждым днем эти приступы угасали, как и она сама.

Откровение Валентины шокировало меня, но в то же время я был спокоен. Как чувствовал, что она говорит все это не просто так. Она поблагодарила меня за возможность высказать то, что не могла сказать матери. Но поблагодарила без души, как работодатель соискателя за потраченное время.

Закончив излагать биографию, Валентина спросила:

– Ну, услуга за услугу, логично? Как твоя жизнь сложилась, чем занимался?

– Не высовывался. Скитался по земле, – сказал я.

Она снова улыбнулась. Это выглядело и прекрасно, и ужасно.

– Точно. Скитался по земле. Ты Каин или Кейн?

– Наверное, и тот и другой. Несколькими тропинками хожу, – сказал я.

– Как и все мы, не так ли? – Валентина сложила на груди тонкие руки и покачала головой. – Я никогда не винила тебя. В конце концов, я сама виновата. Не смогла сделать все более безопасно.

– Я все еще виню себя. – Хотел бы я сейчас спрятаться за маской. Но это ложь, потому что маска существовала не для тех, кто хочет спрятаться.

– Я знаю, что ты несколько раз пытался выйти на связь, – сказала она, – но я игнорировала не тебя лично. Просто хотела… мне было нужно…

– …забыть. Тебе нужно было забыть. Что невозможно. И тогда, и сейчас. Но я прекрасно понимаю…

– Благословляю и проклинаю твою долгую жизнь, друг. Препарируй это сожаление хоть постоянно, – оборвала меня Валентина. – Но нет, я не хотела забывать. Уж точно не в том смысле, в котором ты сказал.

– Не уверен, что понимаю.

Валентина отмахнулась, мол, неважно.

– Находясь практически на пороге смерти, я порой выдаю нечто вроде пророчеств. – Она ткнула в меня пальцем. – Но не пустую претенциозность.

– Само собой, не пустую!

– И раз уж мы об этом заговорили,