Лунная угроза - Эдмонд Мур Гамильтон

побережья штата Мэн, и занимался там исследованиями с небольшой группой ученых, в которую входили известный биохимик доктор Альберт Лабро, эксперт по электродинамике Американской электрической компании Харлан Кингсфорд, известный немецкий биофизик, чьи исследования биологических эффектов от радиационного излучения были предметом многочисленных дискуссий, доктор Герман Краунер и доктор Ричард Маллетт, подающий надежды молодой цитолог, который также работал в Старфордском университете.

Ассоциация узнала об этом от другого молодого ученого Фонда, доктора Эрнеста Рэлтона, который не только передал всем эту информацию, но и предложил слетать на север, к острову, на своем самолете и изложить знаменитому биологу просьбу остальных ученых. Это предложение было немедленно принято, поскольку никто не сомневался, что страсть доктора Мансона к экспериментам заставит его занять руководящее место в исследовательском комитете.

Таким образом, ближе к вечеру 27 мая офис Всемирной научной ассоциации объявил, что Рэлтон улетел на собственном самолете на остов Конус и что когда он вернется с Гербертом Мансоном, будет сформирован комитет, который начнет исследования. Это заявление несколько успокоило спорящих биологов и бушующие между ними дискуссии начали сходить на нет. Вдобавок напряженное ожидание возвращения Мансона оказалось неинтересным для газет и их читателей, на чей интерес они изначально ориентировались, когда писали об этих спорах. Новое заявление Ассоциации газеты прокомментировали с юмором, написав, что все дискуссии о происхождении той или иной слизи на пляжах мира были борьбой между Траляля и Труляля. И публика— с улыбкой, а иногда и с хохотом — соглашалась с ними. Все это публиковалось лишь для того, чтобы показать сумасшествие ученых и здравый смысл «простых смертных».

Но на самом деле обладатели «здравого смысла» даже представить себе не могли, какое странное безумие скрывалось за появлением на берегах блестящей слизи. Их «здравый смысл» помог им спокойно спать — пока они не проснулись от раскатов грома разрушающегося мира, от кошмарного безумия, обрушившего на человечество вместе с блестящей пеной титаническую волну ужасной смерти, которая уже в тот момент, когда они смеялись над учеными, медленно поднималась, чтобы захлестнуть весь земной шар.

Глава 2

В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, перед самой полуночью, меньше чем через дюжину часов после заявления Ассоциации, мир охватил ужас. Если бы это происходило постепенно, сначала в одном месте, потом в другом, то сейчас можно было бы дать какой-то последовательный отчет об этих событиях. Но катастрофа обрушилась почти на весь изумленный мир одновременно, и гигантский масштаб этого события делает тщетными любые попытки полностью описать ужас нашего мира, когда он пробудился, чтобы погибнуть. Впрочем, будет достаточно дать некоторое представление о происходящем в таком городе, как Нью-Йорк, потому что творящийся там ужас был сильнее, чем в других местах.

Рассказов о том, как все началось в Нью-Йорк, собрано почти неисчислимое множество, и из одного из них, рассказа некоего Эдварда Уорли, можно почерпнуть, пожалуй, самое яркое представление о катастрофе. Рассказ Уорли, которому он дал несколько банальное название «Мой опыт во время кошмара», дает не только описание начала катастрофы в Нью-Йорке, но и фактически показывает, как это происходило во всем остальном мире. Ибо все то, что происходило в ту ночь в Нью-Йорке, имело место и в тысячах других приморских городов, и то, что Уорли увидел на улицах своего города, в тот же час увидели миллионы охваченных страхом людей. В Нью-Йорке масштаб этого события был больше, но ужас, которые оно несло, везде был одинаковым — таким, как Уорли описал его.

Этот Эдвард Уорли неосознанно показал себя в своем собственном повествовании довольно заурядным человеком средних лет, основную часть жизни проводящим за сложением и вычитанием цифр в брокерской конторе на Брод-стрит. По его словам, чтобы избежать толкучки в метро, он снял комнату неподалеку от работы, в одном из узких жилых домов, разбросанных тут и там к востоку от финансового района, на нижней оконечности Манхэттена. Именно этот факт вкупе с другими обстоятельствами выдвинул Эдварда на первый план, в самое сердце первого пришествия ужаса. Ибо за полчаса до полуночи в ту роковую ночь 27го он решил, что ему не помешает короткая приятная прогулка по теплому весеннему воздуху, и направился на юг, к маленькому открытому парку Бэттери.

В это время, незадолго до полуночи южная оконечность острова, загроможденного огромными зданиями, каковым является Нью-Йорк, была погружена в почти сверхъестественную тишину и одиночество. Так, по крайней мере, показалось Уорли, когда он теплой весенней ночью шел на юг по тихим улицам, от одного пятна света, отбрасываемого фонарем, к другому, между высокими, необъятными зданиями, которые вырисовывались в темноте по обе стороны от него. Эти здания, бывшие центром невероятной активности в дневные часы, стояли безмолвными под яркими весенними звездами, словно это были еще не до конца разрушенные руины какого-то могучего, но заброшенного города. На севере, в районе Мидтаун, отблески света на фоне неба говорили о том, что на тамошних многолюдных улицах все еще кипит жизнь, но Эдвард, шагая все дальше, не встретил никого, кроме одного случайного полицейского, который бросил на него пристальный взгляд из-под фонаря на углу. Затем, через несколько мгновений, Уорли ощутил новый порыв свежего соленого воздуха. Он уже проходил между последними огромными зданиями, миновал надземный переход над дорогой и оказался в тихом маленьком парке.

По его словам, он прошел половину пути по темному парку, направляясь к южной ограде набережной, прежде чем почувствовал, что перед ним находится что-то необычное. Сверкающее море, уходящее в темноту, скользящие по нему тут и там огоньки небольших судов и далекие мигающие огни Бруклина и Джерси, раскинувшиеся слева и справа — это было единственное, что привлекло его внимание в те первые мгновения. Затем, когда Уорли оказался в нескольких ярдах от южной железной дороги, он резко остановился, внезапно увидев перед собой огромную блестящую мокрую массу, которая лежала на краю волнолома и, казалось, медленно двигалась. «Это было так, словно кто-то вывалил на край парка огромную массу блестящего желатина, влажного и поблескивающего в свете нескольких фонарей, горевших вокруг меня, — вспоминал он потом. — Эта масса растянулась вдоль всего края парка, ограниченного бетонным волноломом. Она свисала с волнолома в плещущиеся морские воды, и поскольку это вещество, казалось, медленно двигалось, я сперва подумал, что оно стекает вниз, в море. Но затем, после того, как я немного постоял там, глядя на это плавное движение сверкающего вещества, я увидел нечто, заставившее меня в изумлении протереть глаза. Я увидел, что блестящие массы вовсе не стекали в море, а наоборот,