Курс на СССР: Переписать жизнь заново! - Тим Волков

— Куда-а?

— Там увидите! Ну, чего встали-то?

Ушли. Я присел на скамейку, поговорить с оставшимися… Похвалил местный ансамбль, праздник… Так и познакомились. Они меня, кстати, тоже вспомнили.

— А! Так это ты тогда фоткал?

— Говорю же, корреспондент.

— А-а! Еще в газете-то…

Ну, вот она слава! Было приятно.

Пупо в магнитофоне сменился на «Бони М»:

«Багама! Багама мама…»

Кое-кто из парней уже начал танцевать. Из школы подтянулись девчонки. Одна пригласила меня. Симпатичная такая шатеночка. Да все они здесь симпатичные…

«Какой прекрасный ливень, летний ливень…» — запел с кассеты Владимир Кузьмин.

Вскоре вернулись и те трое парней, которых затащили на поэтический вечер. Один, постарше, выглядел несколько смущенно, зато двое других восхищались наперебой!

— А Серый им там стихи читал! Этого… Есенина! Скажи, Серый?

— Серый, че, правда, что ли?

— Ну-у, читал и что? — нарочито грубовато отозвался парень. — Только это не стихи, а песня. У меня на магнитофоне есть. Ну, эта, «Я московский озорной гуляка». Да знаете же!

— А-а! Команда «Альфа»!

— Вот именно.

К курившим на скамейке парням вдруг подбежал какой-то пацаненок. Что-то сказал… И тут же смылся!

Подростки нервно переглянулись…

— Сюда Гога идет! — протянул кто-то. — Гога недавно из тюрьмы вышел…

Глава 12

«Гога, он же Гоша, он же Гора, он же Жора…»

Нет, этот был немного другого типажа. Лицо худое, глаза с прищуром, цепкие, хитрые, зубы желтые, редкие, с щербинкой. Куртка выцветшая, плечи узкие, руки в карманах. Походка пружинистая.

Шел Гога не спеша, немного подволакивал левую ногу. Шел, а сам зыркал глазами, акцентируя каждую деталь. Кто где сидит, сколько всего людей, что с них можно взять?

Знал я таких «супчиков». Не матерые уголовники, а мелкая сошка, однажды попавшая в тюрьму на полгодика за какой-то пустяк и теперь гордившаяся этим так, словно за плечами годы отсидки в одиночке.

Стихли разговоры. Все сразу же напряглись. Даже громкая песня Кузьмина из «Романтика» будто стала тише, уступив место нарастающему напряжению.

И только мне было весело смотреть на этот карнавал.

— Ну что, салаги, веселитесь? — сказал Гога хрипловато, будто после долгой простуды.

Ребята молчали. Гога остановился, оглядел каждого с явным вызовом, проверяя, кто дёрнется, кто стерпит. Потом вытащил из-за уха папироску, щёлкнул зажигалкой, затянулся.

— А этот шкета чьих будет? Нездешний? — сиплым, прокуренным голосом бросил он, останавливаясь прямо передо мной. Запах дешевого портвейна и немытого тела ударил в нос. — Чего, приблудился, вша беспонтовая? Место себе ищешь?

Ребята застыли. Кто-то парней сделал робкий шаг вперед, но я едва заметно мотнул головой, давая понять, что не надо. Сам разберусь. Я специально не встал с лавочки, сохраняя расслабленную позу.

В прошлой жизни я несколько лет отработал спецкором в колониях строгого режима, писал серию репортажей про жизнь заключенных. Я брал интервью и у «воров в законе», и у «смотрящих», и «блатных». Я в совершенстве изучил этот убогий словарик и мог спокойно «по фене ботать». И Гога тут мне не конкурент. Жалкая шпана по сравнению с теми, с кем мне довелось сидеть за одним столом.

— Я тебя спрашиваю, щенок немытый! — Гога напряг голос, пытаясь добиться реакции.

Не вставая, я медленно поднял на него глаза. И спокойно, немного скучающим голосом ответил:

— Бажбан липовый, ты жужу из себя не строй тут, — совсем тихо произнес я, но с каждым новым слово увеличивая громкость. — Кандыба клозетная, фуфел проткнутый, не базлай и не барахли попусту, пока бебики не потушили и гудок не порвали. Ты кто по масти будешь? Авторитета строишь? Не по понятиям это. Ты горбатого лепишь, бельмондо ржавый! Баландер ты опущенный, по вечерам в ансамбле сосулек выступающий, а не фраер честный! За такое суровый спрос будет. Че притих? Алямс-тралямс!

— Я… ты… — глаза Гоги стали круглыми. Он заикал, не зная, что сказать. — Ты че, из блатных что ли?

— Кто я такой, я не тебе отвечать обязан, шерсть ты медвежья! Рычаги включил, и ломись на кормушку, пока пакли не обломали! Живо! А не то арбуз тебе не разобьем! Че ты хлеборезку свою выпучил? Не понял?

— Дак я это… ты не обессудь, попутал, фраерок, — заикаясь, вымолвил Гога.

— Ты кого фраером обозвал, тина болотная⁈ — зарычал я, поднимаясь. — Пашка, подай литовку, я сейчас этому маслобою грызло располосую! Че ты лопухи развесил? Не понял с первого раза? Брысь!

Гога попятился назад. Споткнулся, растянулся на земле. С кармана посыпалась мелочь и какие-то бумажки. Гога быстро поднялся и припустил прочь под общий смех, даже не удосужившись собрать свое барахло.

— Ты как это… так его? — спросил кто-то из парней, с удивлением глядя на меня.

— Да так, — отмахнулся я, снова садясь на скамейку. — Болтун-провокатор, язык подвешен, а понятий ноль. С такими разговор короткий.

— Ты что, сидел? — совсем тихо пролепетала девушка, испуганно глянув на меня.

— Нет, — с трудом сдерживая смех, ответил я. — Просто… в книжке одной вычитал!

— Дашь почитать? — тут же напали на меня со всех сторон ребята.

— Да вы что! — урезонила их Света, подойдя к нам — ей уже доложили о случившемся, и она пришла разбираться, но опоздала. — За такие книжки вам знаете, что будет? Отряду «Бригантина» нельзя такими словечками выражаться!

И строго посмотрела на меня.

— Александр…

— Света, не переживай. Все нормально.

— А что делать с этим? — спросил кто-то из парней, показывая на рассыпанную мелочь из кармана Гоги.

— Нужно собрать и потом ему вернуть, — ответила Света. — Это его деньги.

— Как же, его! — усмехнулся кто-то. — Он вчера тут весь вечер эти деньги у всех отбирал. Лешку Шихова побил, еще Кольке досталось. Это их деньги. Им и надо отдать.

— Нет, лучше потратить эти деньги на что-то общественно полезное, — предложил другой парень. — Например, девчонкам фломастеры купим! Они стенгазету рисуют, им пригодится.

— Что за ерунда? Какие еще фломастеры? Лучше давайте портвейна купим!

— Какой еще портвейн⁈

Ребята принялись спорить как поступить с деньгами. Но я их уже не слушал. Мой взгляд был прикован к тому месту, где только что валялся Гога. Среди пыли и травинок лежала не только мелочь. Там была сложенная в несколько