Лед - Андрей Алексеевич Панченко

сама Антарктида. Местные женщины приносили в обмен на ножи и ткани вяленое мясо гуанако и рыбу. За пару жестянок печенья мы получили целый воз плохо обработанных шкур, которыми укрыли загон с собаками.

И всё же тревога не отпускала. Вечером Корнеев доложил:

— На берегу слышал разговоры. Будто неделю назад здесь видели английский корабль. Не заходил, но на рейде стоял. Пополнили воду и ушли на юг. Я разговаривал с местным начальником, но он только отмахнулся, мол не помнит название судна, хотя по описанию корабль очень похож на «Викторию».

Я сжал кулаки. Опять те же слухи! Или это не слухи? Может действительно, пока мы бились со штормами в проклятом Бискайском заливе, практически стоя на одном месте, «Виктория» успела нас нагнать и уйти вперед? Её скорость под парусами одиннадцать узлов, она была быстрее нас, если ветер был попутный. Значит возможно, что англичане у нас впереди — и не так уж далеко. Про «Фрам» никто ничего не знал, но еще в Сантусе, из газет я узнал, что норвежцы будут держать курс через Магелланов пролив. Проклятая неизвестность! Когда же на кораблях начнут устанавливать нормальное радио⁈ Мечты… Это будет уже скоро, но не сейчас.

Мы провели в Ушуайе три дня. Люди отдыхали, чинили паруса, смолили рангоут. Собаки, укрытые от ветра, ожили и снова вели себя как настоящие гренландцы, а не измученные диареей дворняги. Но каждый вечер, когда в горах загорались огни индейских костров, а холодный ветер выл в снастях, я чувствовал — это не отдых, это лишь затишье перед бурей.

На четвёртое утро я наконец-то отдал приказ сниматься с якоря и продолжить плавание. Перед самым отплытием я передал местным чиновникам письма, в которых извещал несколько географических обществ, морское министерство России, журналистов и других заинтересованных лиц о том, что Русская Антарктическая экспедиция под моим руководством продолжает действовать, и уже находится у берегов Антарктиды. В письме я кратко описал наш путь с момента оставления «Полярной звезды», дал полный перечень участников экспедиции и расплывчато поделился планами. В частности, я указал местом зимовки экспедиции Китовую бухту, а также сообщил о моем намерении покорить Южный полюс, как только позволят погодные условия. И если письма в министерство и географические общества были сухими и официальными, то в обращении к журналистам и друзьям я красок не жалел, и думаю, некоторым лицам, особенно из августейшей семьи, это не понравиться. Может я и наживал себе могущественных врагов, только сил молчать у меня уже не было…

Когда «Вега» скользнула мимо последних скал Ушуайи, в лицо ударил ветер, пахнувший льдом. Резко похолодало. Мы покидали пределы мира людей и входили в царство Южного океана и Антарктиды.

Мы покинули бухту Ушуайи, как делали это всегда после долгих стоянок, в сером рассвете. Скалы и мрачные горы Огненной Земли быстро растворились в тумане, будто сама земля не хотела отпускать нас. Впереди лежал пролив Дрейка — бескрайнее водное пространство, где два холодных океана безжалостно сходятся, сталкиваясь в яростном хаосе ветров и волн.

Первый день прошёл терпимо. Ветер свежий, паруса наполнялись ровно, и «Вега» держала ход в восемь узлов. Но к вечеру небо почернело. Сначала хлынул дождь, потом порывистый шквал, и за час океан превратился в бушующую кашу волн.

Вторую ночь мы переживали как в аду. Судно бросало с борта на борт, вода валилась через фальшборт, собаки скулили и рвали цепи, матросы, обвязавшись верёвками, карабкались к парусам, где каждая минута могла стать последней. В кочегарке было ещё хуже: жара и угольная пыль смешивались с жгучим дымом, тяга в котлах то появлялась, то пропадала под натиском стихии, а на палубе в это время ревел ураганный ветер.

Корнеев орал так, что голос его срывался:

— Подтянуть грот! Вниз марсель! Живее, черти, живее!

На третьи сутки океан будто сошёл с ума. Волны шли отовсюду — не длинные валы Атлантики, а злые, острые, готовые врезаться прямо в борт. Я видел, как одну из шлюпок сорвало и унесло, как пушинку. Люди устали до безумия: глаза красные, движения замедленные, руки в кровавых мозолях. Но никто не падал духом. Каждый знал — если сдадим сейчас, погибнем все.

На четвёртую ночь впередсмотрящий закричал:

— Лёд по курсу!

И действительно, в просвете между туманами показалась огромная белая глыба — айсберг, сверкавший в тусклом свете луны. Он шёл медленно, величественно, опасно. Мы отвернули к востоку, и лёд остался за кормой, но чувство тревоги усилилось.

— Вот оно, — сказал тихо Ричард, стоявший рядом со мной на мостике, весь мокрый с головы до ног. — Настоящее испытание. Дальше будет только хуже.

— Напомни мне, нахрена мы тут вообще поплыли, если есть безопасный Магелланов пролив? — Спросил я, перекрикивая рев ветра.

— Магелланов пролив конечно безопаснее, — За Ричарда ответил Корнеев. — Берега близко, всегда можно найти бухту, спрятаться от шторма. И в картах он обозначен лучше, чем этот проклятый Дрейк. Но! Там можно застрять неделями. Ветры гуляют, как им вздумается, а в узостях либо штиль, либо встречный порыв. И всё это время будем жрать сухари и ждать милости неба. Да к тому же за проход по территории Аргентины и Чили взымаются пошлины, а Дрейк бесплатный, мать его за ногу! Экономим деньги! Да и после выхода из пролива придется лавировать между островами Огненной земли, чтобы выйти куда нам нужно. На его проход может времени уйти дохрена и больше! Ну потреплет нас слегка, помотает, зато быстро, всегда есть ветер и бесплатно!

— Ага, а то я уже начал забывать, какого хрена мы тут делаем — Простонал я, морщась от холода.

— Ну вот, напоминаю — устало улыбнулся Егор, — как его пройдем, можешь в ухо серьгу вставлять, и в кают-компании ноги на стол складывать, в клуб избранных попадешь!

— Воздержусь — криво усмехнулся я — А тех, кто так сделает из нашей команды, высажу на первом же встречном куске льда или камне! Серьги носят только бабы, а на столе мы едим вообще-то!

— Эх, нет в тебе морской романтики командир, сухой ты человек, черствый! — Грустно вздохнул Корнеев.

— Я сухой и черствый⁈ — Возмутился я — Да я мокрый до исподнего!

На пятый день шторм утих. Не исчез — нет, он просто стал другим: волна осталась высокой, но ветер сбросил ярость, и люди впервые за много суток вздохнули свободнее. На горизонте висела густая белая полоса тумана