Частица тьмы - Тери Терри

устраиваются погребальные костры, и я беспокоюсь за Келли, но она говорит, что с ней будет все в порядке. Что теперь, когда она знает о Дженне, огонь не пугает ее так, как раньше.

Брошен факел, и вскоре пламя уже бушует вовсю.

Как Ксандер с Септой могли думать, что жизнь в этом изолированном месте убережет всех от эпидемии? Рано или поздно она все равно бы добралась сюда, особенно, когда сюда все время приходят новые люди, привлекаемые имеющимися ресурсами. Даже без Дженны, которая распространяла эпидемию со скоростью лесного пожара, больные по-прежнему остаются заразными для тех, кто контактирует с ними.

И либо Ксандер, либо Септа солгали в отношении того, сколько Келли живет здесь. Ксандер уверял, что она здесь уже год, с тех самых пор как пропала, но тогда откуда он знал, что она невосприимчива к болезни?

Пока мы наблюдаем за погребальными кострами, я не только ощущаю разочарование в сознании Ксандера, но и вижу это в его ауре. Как выяснилось, члены общины не такие и особенные. Большинство были учеными и инженерами, тщательно отобранными Ксандером за их ум и знания. И, тем не менее, они всего лишь люди, как и все мы, и поэтому смертны. Большинство умерли, у нескольких иммунитет, но выживших сегодня не было. Не так неожиданно, поскольку выживание — редкий случай, а здесь было только восемьдесят членов общины, но Ксандер, по-видимому, считал, что его последователи найдут способ выжить, словно они смогут придумать, как им не умереть.

В случае с Перси я, как мне казалось, была на грани обнаружения чего-то, что могло бы помочь, но опоздала.

Опять опоздала.

23

КЕЛЛИ

Шэй валится на диван, лежит, не шевелится и даже почти не дышит, но и не спит. Чемберлен трется о ее руку, но она не реагирует.

— Чая? — спрашиваю я. Она медленно поднимает на меня глаза и моргает, как будто плохо понимает, о чем я говорю. Потом кивает.

Я иду делать чай. Положение изменилось: сегодня Шэй нуждается в Чемберлене и во мне. И хотя мне ужасно грустно из-за того, что произошло, но и приятно, что кому-то нужна я, а не наоборот.

Я приношу чай, ставлю на стол и немножко подталкиваю Шэй, помогая принять сидячее положение.

— Спасибо, Келли, — говорит она. Чемберлен видит свободные колени и запрыгивает к ней, кладет передние лапы на грудь и трется головой о ее подбородок. Она слабо улыбается, сдается и гладит его. — Хорошо быть кошкой.

— Выпей чая — вот увидишь, станет легче.

Она поворачивается и смотрит нормально, видит меня, а не тот ужас, который стоит у нее перед глазами. Улыбается.

— Я так рада, что с тобой все в порядке.

— Прости, что напугала тебя, когда пришла туда.

— Ничего. Я не знала, что у тебя иммунитет. А ты откуда знала?

— Не знаю, откуда. Просто знала и все.

— Ты помнишь, что уже была раньше среди заболевших?

Я качаю головой и на этот раз возвращаюсь мыслями к ужасу в большом зале. Такое я бы не забыла, верно? Вздрагиваю и заставляю себя не думать об этом.

— Но Ксандер знал, что ты невосприимчива, — говорит Шэй.

— Да. И что я теперь знаю, что я на самом деле Келли, а не Лара.

Она наклоняется над своей чашкой чая, которую держит в руках.

— Я не всегда знаю, что мне можно, и чего нельзя говорить, что ты знаешь, что помнишь. Не потеряешь ли ты самообладание, если услышишь что-то, или, наоборот, это будет хорошо и полезно, даже если причинит боль.

— Наверное, ты собираешься мне что-то сказать.

— Да. Но мне, возможно, придется войти в контакт с твоим разумом, чтобы посмотреть, нет ли там преград, которые не позволят тебе с этим справиться.

Я сглатываю. Мне страшно, но я хочу знать, хочу заполнить как можно больше белых пятен в своей памяти.

— Давай. Действуй.

Она отпивает чай и осторожно посматривает на меня, словно ищет ответ.

— Ты знаешь, кем тебе приходится Ксандер? — спрашивает она наконец.

Я озадачена.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, а кто он мне, знаешь?

— Септа сказала, что он твой отец.

— Да, это так. — Она кивает, и я думаю о Ксандере, его отношении ко мне в сравнении с тем, какой он с другими людьми, и какой-то обрывок воспоминания, связанный со мною и с ним, брезжит у меня в мозгу, когда я ощущаю там легкое прикосновение. Я чувствую Шэй у себя в голове; осторожная и внимательная, она убирает преграды.

Я хмурюсь.

— Он… то есть… думаю, он и мой отец тоже. Да? — Голова идет кругом, и я осознаю, что уже знала это откуда-то, просто знание было глубоко запрятано. Складываю два и два и широко открываю глаза.

— Значит, ты моя сестра?

Она улыбается.

— Да. Я сказала тебе это еще в первый раз, когда мы познакомились, но не удивляюсь, что ты не помнишь — ты была тогда не вполне здорова. Я твоя сестра. Точнее, сводная сестра: у нас разные матери.

Матери. И теперь мои мысли текут в другую сторону, к обрывочному образу в памяти: темные волосы, длинные и прямые, как у меня. Быстрая улыбка, поцелуи в щеку, пожелания спокойной ночи. И сразу же образ делается отчетливым, и я вижу ее ясно: мама. И меня накрывает боль и тоска по дому, и желание, чтобы она обняла меня, желание настолько сильное, что становится невмоготу. И у меня есть брат, который щекотал меня и гонялся за мной по дому, и я с визгом убегала, пока мама не говорила, чтобы мы вели себя потише, а то соседи вызовут социальную службу. Горячие слезы обжигают мне щеки.

Шэй поворачивается и кладет руки мне на плечи. Она моя сестра, но та, которую я не знаю — по крайней мере, не так, как знаю маму и Кая. Но в данную минуту она самый близкий для меня человек, и когда я, наконец, поворачиваюсь к ней, она обнимает меня. Мы немножко придавливаем Чемберлена, но он, кажется, не возражает.

И Шэй тоже плачет, словно скучает по ним так же, как и я.

24

ШЭЙ

— Я чувствовал, ты близка к разгадке, — говорит Ксандер. — Когда ты была в контакте с Перси, ты, кажется, почти нашла ответ. — Он само любопытство и любознательность; ни следа скорби или хотя бы печали по Перси, девушке, которая любила его. Пусть она заблуждалась в отношении чувств Ксандера к ней, но