Варяг II - Иван Ладыгин

Вот они… Добрые дела… Они всегда губят тех, кто их свершает. Всегда. Мир устроен так, что выживает тот, кто жестче, кто безжалостнее, кто не размягчает сердце жалостью.

Хакон мрачно сплюнул на земляной пол. Затем подошел к большой деревянной бадье с водой, щедро зачерпнул и с силой провел по лицу, смывая пот и липкий налет сна. Затем нашел на столе глиняный кубок, налил себе густого, темного меда. Залпом опрокинул в горло содержимое. Сладость обожгла глотку, придавая ему призрачную силу.

Работа нашла его сама. Надо было убирать покойников…

Он начал с Колля. Взвалил его на плечо, как мешок с зерном. Тело было тяжелым, негнущимся. Вынес во двор. Утро было серым, холодным, небо куталось в сизый свинец. Он сходил в сарай, нарубил старых досок, сухих веток, сложил их в большую, аккуратную пирамиду. Потом пошел за следующим. И за следующим. Вскоре у стены дома выросла груда тел — его боевых товарищей и людей, чье доверие он не смог оправдать.

Он поджег смолистую лучину и сунул ее в основание костра. Огонь сначала нехотя занялся, потом с треском и гулом рванул вверх, жадно пожирая сухое дерево и плоть.

Хакон стоял перед погребальным костром, и пламя отражалось в его влажных глазах.

— Боги! — хрипло воскликну он. — Слушайте! Вы оставили мне жизнь. Не знаю, за что. Не знаю, нужна ли она мне такая. Но раз уж вы ее дали… Я ее понесу. Как камень. Как тяжкую нежеланную ношу!

Он подошел ближе, жар опалил ему лицо. Брови свернулись кольцами.

— Колль. Старый воин. Мы с тобой много крови пролили. Много эля выпили. Пусть твой путь в Вальхаллу будет коротким. Пусть твой эль будет крепким. — Он сделал паузу, глотая ком в горле. — Кетиль. Молчун. Твой топор всегда был острее твоих слов. Асмунд… Торбьёрн… Эйнар… Вы приняли смерть не в бою, а в постели. Это несправедливо. Но мир и не обещал справедливости. Пожалуйста, найдите свой покой…

Он больше не мог говорить. Он просто стоял и смотрел, как огонь пожирает последнее, что у него осталось от старой жизни.

Когда костер догорел, Хакон взял свой боевой топор. Он чувствовал пустоту и холод внутри. Но долг есть долг. Ему поручили защиту этих земель. Ярл Бьёрн и сам Рюрик доверили ему эту миссию. И боги, Хель бы их побрала, оставили его в живых для чего-то. Он не собирался разочаровывать их. Даже если сейчас ему было плевать на все.

Он пошел по периметру хутора, проверяя заборы, заслоны, подвалы. Все было пусто и тихо. Лишь ветер гулял между пустыми домами. Он поднялся на один из холмов, откуда открывался вид на фьорд и подступы к усадьбе.

И тут он увидел трех всадников.

Они стояли на другом холме, в полуверсте от него. Их темные плащи развевались на ветру. Один из них, рослый детина с окладистой бородой, заметил Хакона. Воин медленно поднял руку и провел указательным пальцем по своему горлу. Кривая и зловещая усмешка исказила его лицо. Затем все трое развернули коней и скрылись за холмом.

Никаких сомнений! Это были люди Сигурда. Они пришли посмотреть, что осталось от хутора. И пообещали вернуться…

Хакон громко и смачно выругался, вкладывая в проклятие всю свою накопившуюся ярость, горечь и усталость. Он крепче сжал рукоять своего топора, ощущая знакомую, утешительную тяжесть стали.

Паршивая жизнь только начиналась…

* * *

Торгнир вел свой отряд по холмистой, поросшей вереском долине. Осенний ветер гулял на просторе, гнул к земле пожухлую траву и трепал гривы лошадям. Виды вокруг были живописными и унылыми одновременно — синие озера в обрамлении серых скал, одинокие хутора с дымком над крышами, стада тощих овец. Его земля. Бедная, суровая, но своя — родная.

Внутри него все кипело. Ненависть к отцу, который видел в нем лишь неудачника и смутьяна. Ненависть к Лейфу, этому тупоголовому великану, который всегда был золотым ребенком, любимчиком, наследником. Они разбили сердце отца? Драугр с ним, с этим сердцем! Они с Лейфом разбили Торгниру всю жизнь!

Но сейчас он гнал эти мысли прочь. Он делал дело. Важное дело. Он искал тех, кто посмел жечь хутора его людей. Это было делом чести. Власть — это не только привилегии, но и ответственность. Он, в отличие от некоторых, это прекрасно понимал.

Они прочесали все окрестные леса, спустились в каждую долину, опросили всех пастухов и охотников. Картина вырисовывалась ясная, как летний день. Пятеро или шестеро незнакомцев появились из ниоткуда, сделали свое черное дело и просто исчезли. Умно. Чисто. Без лишнего кровопролития.

— Они ушли. — доложил ему один из старших дружинников. — Следы ведут на юго-запад. К побережью.

К побережью. Туда, где пролегал путь к Буяну. Торгнир выдохнул, и в его душе шевельнулась темная надежда. Всё указывало на то, что эти таинственные поджигатели отправились за Рюриком. Они явно готовили ему встречу уже на землях Бьёрна. И Торгнир от всей души надеялся, что у них все получится. Пусть этот выскочка-скальд и высокомерный Лейф познают горечь поражения.

Он тут же прогнал эту мысль, ощутив привкус стыда. Но она была слишком сладкой, чтобы полностью от нее отказаться. А вдруг…

Ночью они встали лагерем в старом сосновом бору. Костры трещали, пахло хвоей и жареным салом. Торгнир прилег у своего огня, притворившись спящим, и прислушался к разговорам дружинников. И то, что он слышал, заставляло его сердце биться чаще.

— … старик совсем рехнулся, — доносился ворчливый голос. — Связался с этим Бьёрном. А тот что? Клочок земли держит, а туда же — строит из себя конунга всех земель!

— А Харальд… про Харальда говорят, он сильный. Справедливый. Объединяет земли, а не раздает их всяким пришлым лекарям.

— Боги на его стороне, это точно. Урожаи у его людей богатые, стада тучные.

— Нам бы такого правителя… а не дожидаться, пока старый Ульрик и его буйный сынок втянут нас в ненужную войну.

Затем голоса смолкли, и послышался другой, молодой и горячий:

— А вот Торгнир… он другое дело. Умный. Решительный. Он бы не позволил вот так, с потрохами, продать наш Альфборг первому встречному.

— Верно! С Торгниром мы бы не пропали. Он знает, что к чему. Не то что этот Лейф! Он только и умеет, что топором махать.

Торгниру стало жарко. Лесть обволакивала душу, как теплый мед. Он чувствовал их взгляды, их надежду, возложенную на него. Они доверяли ему. А отец… отец видел в нем лишь помеху, ошибку, «второго сына».

Он