Печать Мары: Пламя. Книга I - Дарья и Алексей Домбровские

Отец Александр тяжело вздохнул.

— Но силен дьявол и слуги его. Искушает он самых лучших и твердых в вере. Не удержался отец Феофил. Власти возжаждал. Уже сам в епископы. Но уже не было туда дороги ему. Вот тогда отверг он Христа и Богородицу. Отрекся… Пошел к волхвам. А они его на капище привели. Так о сам Маре и служить стал…

Священник умолк. Силин тоже молчал, не зная, что сказать.

— А почему тогда Царствия ты ему небесного просишь?

— Потому что суть веры — прощение и любовь. Осознал он свою вину. Потому как не ведут пути диавольские к счастию. Раскаялся искренне и через молитвы к Богородице прощение получил. Не сразу, конечно, — отец Александр вздохнул, — заперся в церкви, сорок дней постился и молился, с колен не вставая перед образами. Ну, тогда Богородица и смилостивилась. Приняла искупление его.

— А умер отчего?

— Да просто зарубили его топором, и все. Вот так. Вышел из храма — и убили. Вон там, — старик махнул рукой в сторону уходящей в направлении деревни дороги. — Не все во Христе-то ноне. Времена такие. Отпали слабые, искушаются сильные. Волхвы снова силу взяли, прельщают людишек. А народ-то темный, ему вот эти премудрости и духовные лепоты, — он кивнул в сторону церкви, — сложны. А с идолищами-то попроще все, попонятнее. Жертву принес — и греши себе дальше.

Священник сделал паузу, потом придвинулся к Силину и продолжил, понизив голос так, как будто кто-то мог их подслушать:

— Старый барин, поговаривают, сам из этих был, переметчиков. Они-то тут и прижились. Может, он и подослал кого. А может, и сам, — отец Александр перекрестился, — есть там один Радослав, прельщает людей аки змий-искуситель. Вещает, что Мара вновь вернется, что жизнь по-старому начнем.

Отец Александр сбился, пару раз кашлянул и замолчал. Потом начал с новой силой:

— Без Христа, понимаешь, с идолищами ихними погаными! Так что, — он ударил себя по коленям, — надобно тебе, как доброму хрестьянину, порядок тут навести. Хоть приход сделай постоянный. Чтобы людишек окормлять. Отбились они, заплутали. А то… пономарь, он что? Степашка и есть. Ты вот…

Священник хотел продолжить, но Силин уже встал.

— Ты прости, отец, мы с дела только. Капище как пожгли. К товарищам нужно. Мне бы пора уже. Не обессудь…

Священник тяжело вздохнул. Его энтузиазм иссяк. Он встал, перекрестил Силина, сунул руку для поцелуя и пошел обратно в церковь. Потом вдруг спохватился.

— Я ж забыл совсем. Батюшка ваш Нечаевский письмецо велел тебе передать! Погодь, принесу.

Он зашел в церковь и через пару минут вернулся. Несколько суетливо развернул тряпицу и достал оттуда бумаги.

— Вот, — он сунул письмо в руки удивленному Силину, — заглянул ему в глаза, глядя снизу вверх, и добавил, — ну ты подумай, что я тебе говорил. Подумай…

Силин кивнул головой и пошел к привязи, где стоял его конь.

* * *

В горнице господского дома в Шабановой горе было темно. Силин осторожно вынул лучину из стены и подошел к столу, где сидел литвин с письмом в руке. Зажег свечи, которые стояли на столе в медном подсвечнике. В помещении стало заметно светлее. Василь благодарно кивнул головой.

«Чадо мое христолюбивое, Господин Николай сын Поликарпа, здрав будь. Прости меня, грешного, за беспокойство, но кому, как не тебе, знать это полагается. Жена твоя, Анна, зело чудно вести себя стала. Как ты уехал отсель, на святые праздники не ходит, пост не блюдет, таинства причастия не принимает, на исповедь не приходит. Зато на кладбище ее видать часто. Даже вечерами. Бледна, худа стала.

А дочь твоя, Настенька, болеет, но не телом, а душою. Тайну исповеди открыть тебе не могу, но вельми смущен я был. Болеет дитя твое головой. Дома одна сидит, как затворница. И говорит сама с собой. Я, когда у вас был, сам слыхал.

И еще. Пропали у нас две девки: с Нечаевки и девица с Ёгны. Искали, да так и не нашли. Вот. Людишки твои ропщут, что демон-де в обличии упыря у нас объявился. Я в чушь эту не верю, но народ честной боится зело. Христом Богом нашим, прошу тя, возвернись немедля!

Раб Божий отец Борис.»

Василь отложил письмо. Силин сидел на лавке, схватившись за нее руками.

— Ну что думаешь, друже?

Силин вопросительно посмотрел на товарища. Тот еще раз пробежался по неровным, налезающим друг на друга строкам.

— Думаю, пан Николка, нужно ехать.

— А… — Силин молча кивнул в сторону стены, за которой был чулан, — с рухлядью-то что делать?

— Пусть Тихомир ее в Шексну отвезет. Думаю, и на домну, и на мастеровых там хватит. Да еще и останется. Хлопцев с ним оставь. Пусть Панкрат за этим приглядит. Человек бывалый, разберется что к чему.

— Ну да… — Силин задумчиво почесал подбородок. Он с детства недолюбливал отца Бориса. Было что-то в нем неискреннее, заискивающее. Вначале перед отцом Силина, Поликарпом, теперь перед ним самим. Но уж больно странные вещи описывал священник. Очень странные. И тревожные.

— Давай, Василь, едем! Тишку позови-ка сюды.

Силин резко встал с лавки. Василь быстро вышел. Силин замер в нерешительности. Обвел взглядом помещение. Подумав еще немного, подошел к сундуку и вынул длинный сверток, обернутый дорогой тканью. Развернул его, достал саблю в ножнах, взялся за рукоять, подошел поближе к окну и осторожно вынул клинок.

Образ Богородицы, выбитый тонкой золотой насечкой, был хорошо различим даже в неверном предвечернем свете. Лик был строг и скорбен. Глаза — глубокие, наполненные безмолвной печалью и силой, свойственной только горнему миру. На голове — плат, ниспадающий на плечи. Черты лица, хоть и вырезанные скупыми штрихами, сохраняли удивительную мягкость, словно она смотрела не с холодного металла, а из самой вечности. Вокруг головы сиял нимб. Он был вытравлен так тонко, что казался лишь отблеском, рожденным в глубинах стали.

Силин поднес саблю к самому окну. Свет заката, переливающийся на слюдяных ячейках, заиграл на золотых линиях. На мгновение ему показалось, что лик Богородицы ожил и проступает сквозь пламя и кровь. Как будто она вглядывалась в его душу, ожидая ответа. Не выпуская из рук сабли, Силин присел на лавку, стоявшую недалеко от окна. Он прислонился спиной к теплой бревенчатой стене и медленно водил пальцем по выгравированным на сабле линиям.

Он впервые задумался, зачем на боевом оружии изображение Пречистого образа. Чтобы она могла благословить руку, держащую клинок? А может, лик Богородицы нужен, чтобы остудить ярость, не дать зверю, что живет в каждом воине, взять верх над человеком? Силин