Когда солнце взойдет на западе - Анна Кей

Духи закричали, растворяясь в мутной, пахнущей гниющими фруктами дымке. Цубаса с трудом устоял, чтобы не вздрогнуть всем телом. Простая демонстрация силы от кидзё пугала, но хуже оказалось чувствовать свою беспомощность – он бы не смог ей противостоять. Не сейчас. И даже не через еще пару сотен лет, хотя Цубаса не раз слышал, что его навыки сражений – одни из лучших.

– Ступай, дитя. От тебя так тянет сокрытой радостью, что хочется ее поглотить, но тогда накажут не этих паршивых юрэй, а меня, – хохотнула кидзё и в один прыжок ступила на земли Ёми. – До встречи! Как там говорят? Пусть Аматэрасу благословит твой путь, да? Ну пусть, пусть…

Кидзё растворилась в еще одном приступе хрипящего смеха, оставившего после себя неприятное ощущение гнили, что впивалась в кожу и оседала на костях.

Домой Цубаса вернулся поздно, предварительно очистившись в храме от скверны, которую мог подцепить у врат Ёми. Его ждала супруга, уставшая, но счастливая, обнимающая два крохотных свертка, в которых спали их дети. Боги, люди – Цубаса не видел между ними разницы в тот момент, когда понял, что такое семья.

Он старался для Ваканы и сыновей, чтобы они знали его как хорошего супруга и доброго отца. Обязанности посланника богов не исчезли, он все еще продолжал передавать поручения от одного бога другому и отводил ёкаев в Ёми. Наблюдал за тем, как вокруг их дома строится деревня, как люди возводят святилище для Ваканы и возносят ей молитвы.

Жизнь казалась прекрасной. И мог ли он предположить тогда, что это счастье дано ему лишь на ограниченное время? Цубаса твердо верил, что полученное благословение вечно.

Пока не допустил ошибку.

Мононоке, которого Цубасе сперва пришлось самому схватить, а после доставить в Ёми, оказался слишком серьезным противником. Сильный, огромный, погубивший не одну человеческую жизнь. Он уничтожил несколько деревень, наслав на их жителей болезни.

Цубасе стоило отдохнуть, прежде чем направляться в Ёми. Но опьяненный успехом поимки мононоке, уверенный в своих силах, стремящийся домой, он наплевал на здравый смысл.

Знакомая кидзё привычно встретила его на границе. С кривой ухмылкой, все с тем же неумолкаемым смехом и резкими движениями, в которых читался опыт и проскальзывало что-то по-звериному хищное.

– Дитя, сегодня ты выглядишь паршиво. – Кидзё задумчиво почесала когтистым пальцем подбородок, пожевала губами и осмотрела Цубасу с ног до головы. – Потрепал тебя этот беглец, да?

– Буду в порядке, как только отдохну, – отмахнулся он, сосредоточившись на мононоке, который пытался вырваться из плена освященной богами цепи.

– Выпей хоть глоток воды. – Кидзё протянула ему тыкву-горлянку, на дне которой плескалась жидкость.

Цубаса сделал глоток бездумно, привыкший к кидзё, уставший и обессиленный. Холодная вода быстро превратилась в обжигающее пламя, что опалило горло и заставило рухнуть на колени.

Горло жгло, все внутри переворачивалось и закипало, а сердце словно сковали цепи, что тянули его вперед, в Ёми.

Смех кидзё звучал скрипом металла и резал слух. Она щелкнула пальцами, и оковы спали с мононоке, который сразу же бросился бежать обратно в мир людей. Цубаса хотел ринуться за ним, вернуть назад, но кидзё, вышедшая из земель Ёми, пнула его, повалив на бок, ногой перевернула Цубасу на спину и наступила на грудь, не давая сделать даже вдох.

– Говорила же: дитя. Так наивно поверил в доброту. – Она снова рассмеялась, ногой уперлась в подбородок Цубасы, повернула его голову сперва в одну сторону, потому в другую и довольно кивнула. – Всегда знала, что ты хорошенький, но теперь убедилась. Идзанами-сама будет довольна. Она любит симпатичных.

Кидзё убрала ногу, с хрипом наклонилась, подняла Цубасу и закинула себе на плечо. Казавшееся немощным тело таковым не являлось. Кидзё с легкостью поправила Цубасу на плече для удобства, как мешок риса, и направилась в Ёми. Стоило им пересечь границу, как в затуманенный жаром разум Цубасы ворвались новые ощущения. Запах сырости, затхлости, гниющей плоти и фруктов смешался со смрадом крови и смерти. Воздух полнился пылью и криками, оседал на тело золой и липкой влагой.

Он совершил глупость, действительно повел себя как дитя, доверившись кидзё, которые только и делали, что убивали да насылали проклятия.

Сколько времени они шли, Цубаса не знал. Жар внутри становился только сильнее, оковы на сердце сжимались туже, остались только чувства, разум не мог сосредоточиться ни на одной мысли – они разбегались, оставляя после себя лишь смутные образы.

Но дорога закончилась. Мягкая болотистая земля, по которой шагала кидзё, сменилась камнем, и влажный звук шагов разносился вокруг, ударяясь о стены. Цубаса долгое время не мог понять, где находится, да и не особо старался, но, когда его сбросили на землю, благодаря чему сознание немного прояснилось, он разглядел пещеру.

Когтистая рука вцепилась ему в волосы и больно задрала голову вверх, заставив смотреть вперед, на то, что напоминало одновременно и трон, и кровать. Его потянули еще сильнее, и Цубасе не оставалось ничего иного, как поднять голову выше и посмотреть на женщину, которая наполовину лежала на своем постаменте.

Когда-то она наверняка славилась красотой, но сейчас воплощала собой смерть. Одна половина круглого лица осталась нежной и утонченной, но вторая половина иссохла настолько, что тонкая кожа плотно облегала череп, показывая каждый выступ и каждую кость. Глаз на обезображенной половине отсутствовал, и черный пустой провал, неотрывно следящий за Цубасой, вызывал ужас. Распахнутое на груди кимоно открывало гниющую плоть, кости ключиц торчали, белея в полумраке. В одной руке Идзанами держала пиалу, над которой вился густой зеленоватый пар, второй перебирала длинные волосы отороси[97], как если бы тот был ее любимым ребенком.

– Это он? – Идзанами отпила из чаши и небрежно выбросила ее. К богине мгновенно подскочила другая кидзё и вложила в протянутую руку новую пиалу. Пар над ней имел еще более насыщенный оттенок зелени.

– Да, моя госпожа, – поклонилась кидзё, продолжая держать Цубасу за волосы.

– Чую запах воронья. – Идзанами по-собачьи принюхалась. – Неужто сын трехлапого Ятагарасу? Даже у этой птицы появились наследники… Скажи мне, мальчик, как поживают мои дети?

– Отвечай! – Кидзё еще раз больно дернула Цубасу за волосы, и он не смог сдержать хрипа.

– Живы…

– Ну конечно же, они живы. – Идзанами рассмеялась – легко и красиво, как юная девушка. – И наверняка забыли о своей матери. А что с моим мужем? Достойно ли правит Идзанаги?

– Он… ушел… – Цубаса ответил почти сразу, но это не уберегло его от ощутимого удара по ребрам. – Никто не знает, где он.

– Какая преданность собственным словам. – В голосе Идзанами звучал яд. – Когда я просила его не смотреть на меня, он нарушил обещание[98], но свои клятвы выполняет безукоризненно. Разве это справедливо?

Идзанами опустила ноги со своего трона, в одно движение отбрасывая в сторону отороси. Тот с визгом ударился о стену пещеры и замер, больше не двигаясь. Босые, мертвенно-белые ступни коснулись каменного пола, и в четыре шага Идзанами оказалась возле Цубасы.

– Знаешь, я ведь тоже держу свое слово. Я обещала своему мужу, что каждый день буду уносить жизни тысячи невинных людей. И думаю, ты мне в этом поможешь.

Она улыбнулась – хищно, жестоко и так широко, что иссушенная половина треснула, обнажая острые клыки. Рукой, что прежде гладила отороси, Идзанами ухватила Цубасу за подбородок, облизнула губы и приблизила их к нему.

– Скрепим мое обещание.

Идзанами прикусила нижнюю губу так сильно, что выступила кровь, и поцелуем впилась в Цубасу. Соль, саке и виноград – смесь вкусов заполнила рот, мгновенно проникая в кровь. Если раньше Цубасе казалось, что вода Ёми отравляет все естество, заставляя думать только о боли и жаре, что плавил тело, то поцелуй Идзанами превращал все в пепел. Мыслей не осталось. Цубаса чувствовал себя пустым сосудом, созданным только для одного – выполнения приказов богини. У него не было желаний. Не было стремлений. Ни одной привязанности. Оболочка, а не живое существо.

Хватка в волосах ослабла, и голова Цубасы безвольно свалилась бы на грудь, не держи его