Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Нагрел смесь на спиртовке. Не до кипения, просто чтобы компоненты соединились.

Остудил. Перелил в маленький пузырек, который купил отдельно. Закупорил пробкой, заклеил воском.

Готово.

Я держал пузырек на свету. Жидкость прозрачная, с легким желтоватым оттенком. Запах сладковатый, травяной. Легко маскируется в лекарстве от кашля.

Спрятал пузырек в карман жилета.

Остальные бутылочки убрал в ящик стола, запер на ключ.

Погасил лампу, сел у окна.

Белград жил своей жизнью. Голоса, смех, где-то играла музыка. Обычный летний вечер.

Следующим утром я нашел место, где остановился Трифко.

Дешевая гостиница на окраине Дорчола, у самой реки. Двухэтажное здание, штукатурка облупилась, крыша покосилась. Вывеска: «Пансион Милошевич»

Я встал напротив, в тени акации, долго смотрел.

Трифко вышел в девять утра. Одет в тот же костюм, помятый, грязный. Шел медленно, держась за стены. Направился к центру города.

Я следовал за ним на расстоянии. Он зашел в аптеку, купил что-то, потом в булочную, купил хлеб. Вернулся в гостиницу.

Я запомнил маршрут, время.

Днем вернулся к гостинице. Зашел внутрь. В прихожей старуха мыла пол.

— Добрый день. Я ищу комнату. Есть свободные?

Старуха выпрямилась, опираясь на швабру.

— Есть. На втором этаже. Три динара за ночь.

— А можно посмотреть?

— Конечно. Вон лестница.

Я поднялся по лестнице. Скрипучие ступени, шатающиеся перила. На втором этаже коридор, четыре двери. Под одной щелью горел свет.

Я прислушался. За дверью раздался кашель. Долгий, хриплый. Трифко.

Вернулся вниз.

— Спасибо. Подумаю. Вернусь вечером, если решу.

Старуха кивнула, продолжила мыть пол.

Я вернулся не вечером, а ночью.

Половина первого. Пустая улица, тусклые фонари. Гостиница погружена во мрак, окна темные.

Я обошел здание. Черный ход, где дверь на кухню. Попробовал открыть. Заперта. Достал из кармана отмычки.

Две тонкие проволоки, согнутые под нужным углом. Вставил в замочную скважину, нащупал пружину, надавил. Повернул вторую проволоку. Щелчок.

Замок открылся.

Вошел. Темная кухня, тут пахло луком, жиром, прокисшим молоком. Прошел на ощупь к двери в коридор. Тихо открыл.

Коридор освещен тускло, только одна свеча на подоконнике. Впереди лестница.

Бесшумно поднялся по ступеням. Ступни ставил на края ступенек, где меньше скрипят. Вес распределял равномерно.

Второй этаж. Коридор. Четыре двери. Вторая слева, там Трифко.

Я подошел, прислушался. За дверью тишина. Тяжелое дыхание, храп пополам с хрипом.

Попробовал отворить. Заперта.

Снова отмычки. Этот замок проще. Открылся за несколько секунд.

Толкнул дверь. Медленно, беззвучно.

Комната маленькая. Кровать у стены, стол, стул, умывальник. На столе пузырек с лекарством, стакан с водой, корка хлеба.

На кровати Трифко. Спит на боку, укрыт тонким одеялом. Лицо бледное, рот приоткрыт. Дышит тяжело, с хрипом.

Я вошел, закрыл дверь за собой. Стоял неподвижно, прислушивался. Трифко не проснулся.

Подошел к столу. Взял пузырек с лекарством. Откупорил. Понюхал, сироп от кашля, сладкий, густой.

Достал из кармана свой пузырек. Открыл, отмерил десять капель в лекарство Трифко. Закупорил оба пузырька.

Встряхнул пузырек с лекарством, чтобы смешалось. Поставил обратно на стол, точно на то же место.

Посмотрел на Трифко. Спит. Не шевелится.

Повернулся, вышел из комнаты. Закрыл дверь, снова запер замок отмычками.

Спустился по лестнице. Вышел через черный ход. Запер дверь за собой.

Улица пустая. Луна скрылась за облаками. Темно.

Я быстро пошел прочь. Руки в карманах. Дело сделано.

Следующим утром я пришел к гостинице в девять часов.

Ждал напротив, в тени акации. Смотрел на окно второго этажа.

Трифко не вышел.

Десять часов. Одиннадцать. Окно открылось, кто-то выглянул, это старуха-хозяйка. Закрыла, ушла.

Половина двенадцатого. Из гостиницы вышли двое мужчин. Тащили носилки. На носилках тело, накрытое простыней.

Худое тело, маленькое. Трифко.

Старуха стояла у двери, вытирала глаза платком. Говорила с соседкой:

— Бедный мальчик. Всю ночь кашлял, кашлял. Утром зашла, лежит, не дышит. Кровь изо рта. Чахотка совсем доконала.

Соседка качала головой.

— Господи, упокой душу. Молодой совсем. Жалко.

Носилки понесли по улице. К больнице, наверное. Или сразу в морг.

Я стоял, смотрел. Когда носилки скрылись за углом, я перешел улицу, подошел к старухе.

— Простите, что случилось?

Старуха всхлипнула.

— Постоялец умер. Трифко Грабеж звали. Из Боснии приехал, лечиться. Бедный мальчик, чахотка замучила.

— Когда умер?

— Ночью. Или рано утром. Я в обед зашла, думала чай предложить. А он уже… — Она закрыла лицо руками. — Господи, почему такие молодые умирают…

Соседка обняла ее за плечи.

— Ладно, Милка, не плачь. Не твоя вина. Болезнь виновата.

Я постоял рядом, потом тихо спросил:

— Он один был? Семьи рядом не было?

— Один. Говорил, семья в Боснии. Мать, сестры. — Старуха вытерла глаза. — Я телеграмму послала. Адрес у него в вещах нашла. Сообщила, что умер.

— Вещи остались?

— Да. Почти ничего. Одежда старая, пара книг, фотография. — Она посмотрела на меня. — Вы его знали?

— Немного. Встречались пару раз. — Я достал из кармана деньги, полсотни динаров. — Вот. На похороны. Если что останется, пошлите семье.

Старуха взяла деньги, посмотрела удивленно.

— Спасибо вам, добрый человек. Спасибо. Господь вас наградит.

Я кивнул, развернулся, ушел. Теперь деньги. Тысяча динаров.

Я отправил перевод в Пале. В банк, чек по почте. Для матери Грабежа. От доброго человека, который знал ее сына. Анонимно.

То что на сердце никому не показывал. Осталось еще четырнадцать имен.

Глава 15

Доклад

Исповедальня церкви Святого Марка встретила меня привычной прохладой и запахом ладана. Я прошел по центральному нефу, стараясь не стучать каблуками по каменным плитам, и скользнул в деревянную кабину слева от алтаря. Резная решетка скрывала лицо, но я узнал бы силуэт Артамонова в любой темноте.

— Трифко мертв, — сказал я без предисловий, устраиваясь на жесткой скамье. Печально что приходится говорить об этом в церкви. — Не оставил мне выбора. Пытался завербовать, но он отказался. Есть риск что он мог меня сдать.

За решеткой послышался тихий вздох.

— Понимаю. И что дальше?

— Дальше продолжаю работу. У меня есть план. — Я наклонился ближе к решетке, понизив голос до шепота, хотя в церкви не было ни души. — Дискредитировать их перед Дмитриевичем. Посеять недоверие. Если сработает, операция развалится сама собой.

— Как? — В голосе Артамонова прозвучал неподдельный интерес.

Я откинулся на спинку скамьи, складывая руки на груди.

— Три удара. Первый психологический доклад. Я расскажу Дмитриевичу, что наблюдал за боевиками в лагере, и представлю каждого из них в самом невыгодном свете. Посею сомнения в их надежности.

— Дмитриевич не дурак, — возразил Артамонов. — Простого доклада будет мало.

— Потому и нужен второй удар, компромат. Подброшу письмо, якобы от австрийской разведки к одному из агентов Черной руки.