Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Не конкретно к кому-то из боевиков, а вообще, к агенту организации. Письмо будет туманным, но достаточно конкретным, чтобы вызвать панику. Упоминание денег, обещание защиты после провала операции. Дмитриевич начнет проверку, засомневается в каждом.

За решеткой воцарилась тишина. Слышно было только отдаленное пение хора, где-то в боковом приделе шла служба.

— Рискованно, — наконец произнес Артамонов. — Если Дмитриевич заподозрит тебя…

— Риск оправдан. — Я положил ладони на колени. — Если сработает, операция сорвется без единого выстрела. А третий удар окончательно добьет их доверие, надо устроить утечку австрийцам. Настоящую. Они получат информацию о готовящемся покушении и усилят охрану высокопоставленных лиц. Когда Дмитриевич узнает об этом, у него будет выбор: либо отменить операцию, либо посылать людей на верную смерть.

— Утечка австрийцам… — Артамонов помолчал. — Это можно организовать. Но тебе понадобятся материалы для подделки письма. Бланк, образец почерка.

— Именно.

Он помолчал.

— Ты получишь материал в тайнике. Приходи туда через три часа.

Я выдохнул. Это то что нужно.

— Что там будет?

— Бланк с печатью австрийской военной разведки, — пояснил он. — Украден нашими агентами год назад. Один из трофеев, которые мы храним для особых случаев. Внутри также образец почерка офицера абвера, письмо, перехваченное при другой операции. Копируй аккуратно, австрийцы педантичны в таких вещах.

— А как насчет контакта для утечки?

— Его имя Милош. Торговец тканями, работает с австрийцами и с нами одновременно. — Артамонов снова понизил голос. — Скажешь ему кодовую фразу: «Шелк из Солуна нынче дорог». Он поймет, что информация исходит от меня. Дашь ему сведения, он передаст австрийцам через свои каналы. Запомни адрес, улица Князя Михаила, дом семнадцать, второй этаж. Магазин тканей с вывеской «Милан и сыновья».

Я кивнул, хотя Артамонов не мог меня видеть, и повторил про себя адрес и кодовую фразу.

— Есть еще один момент, — добавил Артамонов. — Действуй быстро. Э Времени мало. Если боевики будут все еще на месте и готовы…

— Понял, — оборвал я его. — Завтра начну.

Я поднялся. Артамонов остался сидеть за решеткой, неподвижный силуэт в полутьме.

Выходя из церкви, я щурился от яркого солнца. Белград жил своей обычной жизнью: по улицам сновали извозчики, торговцы выкрикивали цены на свой товар, где-то играл уличный музыкант.

Неподалеку от условленного места я пообедал, прошелся, проверил слежку, убедился что никого нет и забрал из тайника небольшой сверток. Затем направился к Дорчолу, крепко прижимая локтем сверток к боку. Работы предстояло много, и первую ночь я проведу за письменным столом.

Керосиновая лампа отбрасывала неровные тени на стены моей комнаты. Я задернул шторы, хотя на улице уже стемнело, излишняя предосторожность не помешает. Соседи по дому на Дорчоле привыкли, что я часто засиживаюсь допоздна с бумагами, но сегодняшняя работа требовала особой тщательности.

Я развернул сверток от Артамонова на письменном столе. Образец почерка, перехваченное письмо на немецком, аккуратно сложенное вчетверо. Я расправил его, придвинул лампу ближе. Почерк уверенный, старомодный, с характерными немецкими завитками на заглавных буквах. Офицер австрийской разведки писал донесение о передвижениях сербских войск у границы, текст не имел значения, важна была манера письма.

Я взял перо, обмакнул в чернильницу и начал тренироваться на черновом листе. Копировать чужой почерк дело не простое. Нужно уловить не только форму букв, но и ритм, нажим, наклон. Я исписал три листа, прежде чем результат начал меня устраивать. Заглавная «G» с характерным завитком налево, строчная «s» с длинным хвостиком, твердые вертикальные штрихи в «t» и «d».

Часы на комоде пробили полночь. Я встал, размял затекшие плечи, подошел к окну. Улица внизу спала. Где-то лаяла собака, да изредка проезжал запоздалый извозчик. Я вернулся к столу и придвинул к себе бумагу.

Текст письма я продумал еще по дороге от церкви. Он должен быть достаточно конкретным, чтобы вызвать тревогу, но достаточно расплывчатым, чтобы не указывать на конкретного человека. Главное создать атмосферу предательства, заставить Дмитриевича усомниться в каждом.

Я обмакнул перо и начал писать. Медленно, старательно выводя каждую букву, копируя наклон и нажим с образца:

«Получил ваш последний отчет. Информация о составе группы ценна».

Пауза. Снова обмакнуть перо в чернильницу. Проверить, не дрожит ли рука, нет, твердо.

«Триста крон переведено на указанный счет в банке Земуна».

Земун идеальная деталь. Пограничный город, формально австрийский, хотя большинство жителей сербы. Логичное место для тайных операций и передачи денег. Сумма в триста крон тоже выбрана не случайно не слишком большая, чтобы не вызвать недоверия, но достаточная для промежуточной выплаты агенту.

«Крайне важно узнать точную дату и место операции. Как только будет известно, немедленно сообщите».

Я остановился, вглядываясь в написанное. Почерк получился убедительным. Продолжил:

«Ваша безопасность гарантирована. После завершения переезд в Вену, новые документы, пять тысяч крон».

На последней строке подпись. Всего одна буква, но какая важная. Я вывел «U» с характерным росчерком вправо. U это могло быть что угодно. Урбах? Ульрих? Удине? Неопределенность работала на меня. Дмитриевич будет гадать, кто скрывается за этой буквой, и это усилит эффект.

Я отложил перо и внимательно изучил результат. Письмо выглядело убедительно. Почерк похож, содержание правдоподобно. Но этого мало, документ должен выглядеть не только что написанным, а таким, что его носили в кармане, читали несколько раз.

Я взял лист осторожно за края и слегка помял его. Не сильно, просто придал бумаге вид документа, который складывали и разворачивали. Затем заварил крепкий чай в стакане, остудил и обмакнул в него палец. Провел влажным пальцем по краям письма, бумага потемнела, появился эффект легкого пожелтения, как от времени.

Я сложил письмо вчетверо, как складывают для ношения в кармане. Развернул, снова сложил, еще раз развернул. На сгибах появились светлые полосы, как и должно быть у документа, который часто открывали и закрывали.

Последний штрих. Я зажег свечу, капнул воском на угол письма и размазал его пальцем. Получилось похоже на остатки печати от конверта. Мелкая деталь, но она добавляла правдоподобности.

Готово.

Я откинулся на спинку стула, разглядывая работу при свете лампы. Письмо лежало на столе, слегка помятое, с пожелтевшими краями, с остатками воска в углу. Оно выглядело настоящим. Дмитриевич опытный конспиратор, он видел сотни поддельных документов. Но это письмо должно было выдержать его проверку.

Я аккуратно сложил письмо и спрятал во внутренний карман пиджака, висевшего на спинке стула. Завтра оно окажется на столе у полковника Дмитриевича. А сейчас нужно уничтожить следы работы.

Черновики с упражнениями в почерке я скомкал и бросил в большую керамическую пепельницу. Чиркнул спичкой, бумага вспыхнула жадным желтым пламенем.

Я наблюдал, как огонь пожирает листы, превращая их в черный