Возвращение. Часть II - Даниил Корнаков

при этом, будто натягивает её на длань какой-нибудь статуи. Потом оглянулся по сторонам и заметил полосу скального хребта, не засыпанную снегом. Сделал к ней несколько шагов и ощутил, как носок ботинка коснулся чего-то металлического. Опустил голову. Это был вещмешок покрытый ледяной коркой. Поднял его, накинул на плечо и заковылял к скалам.

Ему было невообразимо холодно. Сердце билось медленнее, а каждый вздох вонзался ледяным копьём в горло. Голова покачивалась на плечах как тяжелый и чужой шар, не давая сил её поднять, а потому он, тупо уставившись себе под ноги, надеялся, что идёт в верном направлении.

Слева раздался скрип снега. К его тяжелому пути присоединился кто-то ещё.

Матвей покосился и увидел идущего с ним плечом к плечу Гюго.

— Всё это я делал ради «Востока», Матвей.

Он повторял это предложение раз за разом.

— Жители Шпицбергена нуждаются во мне… — шептал появившийся с другой стороны Эрик.

Их голоса сплелись в единое бормотание, и после многократного повторения превратились в неразборчивую для слуха Матвея звуковую сумятицу.

Он не пытался с ними заговорить и продолжал идти вопреки своему безумию, ради друзей.

Снег под ногами сменился проталиной из блестящих влагой камней и гальки. Колени напряглись, когда Матвей начал взбираться на возвышение. Мерзлого лица коснулся холодный бриз.

И вот его ботинок внезапно коснулся деревянной ступени.

Не без труда он поднял голову и обнаружил перед собой знакомую дверь. Посмотрел влево и увидел табличку с надписью: «Ясная Поляна-2. Дом 3». Посмотрел за спину — Антарктический пейзаж сменился на летнюю улицу, подсвеченную палящим солнцем. Громко пели птицы, жужжали назойливые мухи, а где-то вдали дружно гоготали гуси.

Матвей коснулся дверной ручки, потянул её на себя. Лишь переступив порог, он почувствовал, как в его ноздри проник сладкий и тёплый запах, доносящийся из кухни. Оттуда же донеслось шипение сковороды и томный голос диктора из телевизора.

Медленным шагом он шел вдоль стен родного дома, рассматривая каждый её уголок, пока не добрался до кухни. Там, за их маленьким круглым столом, сидел отец. Совсем ещё молодой, с пышными усами, и ещё не вкравшейся в его чёрные волосы сединой, он, глядя в экран телевизора, ложкой черпал варенье из банки.

Матвей встал как вкопанный у входа, крепко держась за дверной косяк, и наблюдал за отцом, пока тот не заметил его.

— О, явился, боец! Ну-ка давай марш к столу. Глянь, каких сырников мама напекла.

Матвей зашел на кухню и увидел хлопочущую за плитой маму. Она стояла к нему спиной, жарила последнюю порцию сырников.

— Пришёл, солнышко? — Оглянулась она через плечо в его сторону. — Давай мой руки и садись за стол.

Глядя то на отца, то на мать, Матвей подошел к умывальнику и сполоснул руки. Потом сел за стол, посмотрел на посыпанные сахарной пудрой аппетитные сырники, и на отца, чей взгляд был прикован к экрану.

И вот подошла мама, такая же красивая, какой он помнил её всегда. Добавила к большущей порции сырников ещё пять штук и потянулась к завязкам фартука за спиной.

Матвей не стерпел, обхватил ее за талию и уперся носом в живот, в так и не снятый фартук, пахнущий мукой.

— Боже, Матвей, ты чего? — Она принялась гладить его по волосам. — Тебя обидел кто?

Он помотал головой.

— А чего тогда? Приступ любви внезапный?

Промолчал.

Её тёплые, нежные руки коснулись его подбородка, и когда он поднял на нее взгляд, то увидел, как на ее румяном лице расцвела улыбка. Она чмокнула его в щеку и села рядом.

— Так, боец, тебе сметаны? Варенья? — Отец всегда говорил командирским голосом, даже когда речь шла об обыкновенных бытовых вещах.

Матвей сглотнул.

— Варенья.

Отец протянул ему банку.

— Ты только гляди не измазюкайся как в прошлый раз, не то сам стирать будешь, голыми руками, по старинке.

Матвей зачерпнула ложку малинового варенья, взял сырник, сделала небольшой надкус. Ничего вкуснее в жизни не ел. Вдвоём они стали уплетать кушанье, запивая горячим чаем. Отец громко чавкал, наблюдал за новостными сводками и непременно вставлял свой комментарий к политической обстановке в мире; а мама, скушав только один сырник, всё смотрела на Матвея, и глаза её улыбались.

И стало вдруг хорошо. И нет никакой Антарктиды, смертей и мерзляков. Всё это — лишь жуткий сон. Затянувшийся кошмар, вторгнувшийся в его жизнь.

— Запаздывает твой друг что-то, — сказала мама, — так сейчас всё без него съедим.

— Друг? — У Матвея кусок застрял в горле.

— Дэн! — Отец махнул в сторону двери. — Ну чего ты там встал как не свой? Давай проходи, не стесняйся!

В дверях стоял Дэн Шутер. Губы шерифа согнулись в стеснительной улыбке, и он поприветствовал всех.

— Давай, садись на моё место. — Мама выдвинула стул. — Я тебе пока чайку налью. Тебе с сахаром? Без?

— С сахаром, — ответил Дэн, не сводя глаз с Матвея.

Оба они смотрели друг на друга так, словно виделись впервые.

— Тебе следовало меня послушать, Матвей, — с тихим упрёком сказал ему Дэн.

Собиратель закивал, чувствуя, как в глазах защипало.

— Знаю… Знаю…

— А теперь я мёртв. И это всё ты. Твоя вина.

Кулаки Матвея сжались, грудь содрогнулась. Он спрятал лицо в ладонях, задел локтем ложку с вареньем, и та со звоном упала на пол.

— Боже, боже… — мямлил Матвей, задыхаясь от рыдания.

— Сынок… — этот голос принадлежал отцу.

Матвей посмотрел на папу глазами, распухшими от слёз. Все трое они сидели напротив и смотрели на него. Мама взяла его за руки, нежно поглаживая большим пальцем по его запястью.

— Всех на свете не спасёшь, — мягко, по-отечески произнёс папа. — Ни одна живая на свете душа не способна на это, понимаешь?

— Тебе нужно отдохнуть, мой мальчик… — Мамины пальцы теперь гладили ноготками его щеки. — Перестать гнаться за звездами…

Матвей прижал кулак ко рту, сглотнул.

— Ты хорошо постарался, сын, — отец хлопнул его по плечу, — и ты заслужил быть здесь, с нами.

Мама зачерпнула ложку варенья, намазала им сырник и протянула его Матвею.

— Держи, зайчик. Скушай, и всё пройдёт.

Её лицо исказилось из-за мокрой пелены. Пальцем он спешно вытер слёзы, и вот она вновь перед ним, его красивая мама.

— Кушай, родненький.

Матвей посмотрел на сырник, сделал глубокий вдох, зажмурил глаза…

И почему-то вспомнил