Голоса - Борис Сергеевич Гречин

— Разве Раскольникова звали не Родионом? — прервал на этом месте автор рассказчика.

— Речь идёт об одном большевике, который в годы революции взял себе этот звучно-кровавый псевдоним, — пояснил Андрей Михайлович. — Его настоящей фамилией было Ильин.

— Извините! — покаялся я.

— Не на чем… Но продолжу.

«Надо было его короновать, — прокомментировал «отречение» Герш. — Вы пренебрегаете значением ритуала, друзья мои! Короновали бы, и он уже не смог бы отказаться, совесть бы не позволила».

«Может быть, — ответил Алёша вполне серьёзно на эту наполовину юмористическую мысль. — Сейчас-то что толку говорить о том, что вы не сделали?»

«Итак, у нас нет царя, — подвела итог староста группы. — Грустно, ребята!»

«Может быть, именно теперь и стóит подумать про замену Государя на Александру Фёдоровну?» — заикнулся я. И здесь случилось несколько неожиданное.

Группа после окончания доклада давно уже как-то сгрудилась в первой половине класса, но Лиза продолжала скромно сидеть на своём месте лектора. В этот миг она встала, прошла несколько шагов и остановилась прямо перед моей партой, глядя мне в глаза.

«Ники! — произнесла она негромко, но очень отчётливо, в полной тишине. — Надо принимать престол. Неужели ты оставишь свой народ без Государя?»

— Прямо «Ники» и на «ты»? — ахнул автор.

— Да, уверяю вас! — подтвердил Могилёв. — Скажи она что-то вроде: «Андрей Михайлович, группа предлагает вам…», я бы ещё сто раз подумал. Но против этого «Ники, неужели ты оставишь свой народ?..» не было никакой физической возможности возражать. Меня, должен признаться, посетил мгновенный ужас. Вот какой: знает ли Лиза о моём невинном письме Марте, подписанном семейным именем последнего Монарха? Насколько, кстати, невинно это письмо? Я ведь его писал явно не от себя, а беспристрастной рукой историка. Выходило теперь, что от себя?

Тэд первый почувствовал нерв момента и, забравшись на стул с ногами, закричал:

«Православные! Волим царём болярина Могилёва, Андрей-свет-Михалыча! Волим!»

Группа весело ответила разноголосым ропотом: «Волим!», «Даёшь!», «Болярина на царство!», «Ура!» и пр. Безусловно, это было только игрой, но их забавляла мысль о том, что педагог присоединяется к этой игре, становясь их коллегой по работе в полном смысле слова, принимая на себя ту же ношу, что и все, окончательно делаясь частью коллектива. Я встал со своего места, чтобы протестовать — но понял, что протестовать, идя против общего настроения, у меня нет никакой возможности. Приложив правую руку к сердцу, я поклонился группе поясным поклоном, примерно таким, каким цари могли приветствовать московский люд с Красного крыльца Грановитой палаты. Группа встретила этот поклон аплодисментами и весёлыми возгласами одобрения.

[9]

— Тут же появился, уже не помню, по чьей инициативе, некий рабочий комитет из Ивана Сухарева, Бориса Герша и Тэда Гагарина, который стал обсуждать детали предстоящей «коронации». Именно Тэд предложил провести её в форме сценического эксперимента, а Борис так и вцепился в эту идею. Штейнбреннер тоже примкнул к обсуждению, но в качестве оппозиции, той пресловутой Бабы-Яги, которая всегда против.

Оставшиеся студенты занимались тем, что сдвигали парты в заднюю часть класса, готовя пространство для «сцены». (Аудитория, замечу мимоходом, была совсем небольшой, парт в ней помешалось всего шесть, для одиннадцати человек их хватало в обрез.) Посередине сценического пространства установили «трон», то есть самый обычный стул, на спинку которого кто-то повесил бумажку с почти карикатурной надписью «Царскiй тронъ» в дореволюционной орфографии.

Лиза, развернув свою тетрадь для записей, отрéзала от её золотистой обложки сверху и снизу две полосы шириной три или четыре сантиметра. Найдя на столе преподавателя клей-карандаш, она склеила эти две полосы в обруч и принялась выстригать зубцы по одной из его сторон.

«Я против использования нелепых реквизитов такого рода», — немедленно заявил Штейнбреннер.

«А я за», — невозмутимо ответила Лиза.

«И я за, — добавил Тэд. — Плохой реквизит лучше его отсутствия. Лиза, голубушка, — обратился он к героине дня, — делай, пожалуйста, не треугольники, а полукружия, иначе выглядит совсем по-детски. Дай-ка мне, я покажу тебе, как надо…»

Гагарин полностью завладел «короной», а Лиза переключилась на изготовление «епитрахили», основу для которой в виде длинного кашне пожертвовал Тэд, а булавки — Марта.

«Нет, вы удивляете меня! — недоумевал Альфред. — Вы хотите сказать, что в этой аудитории сейчас совершится акт венчания на царство?»

«Фёдор, успокойся, никто так не хочет сказать! — подал со своего места Марк Кошт, расставлявший стулья для зрителей церемонии. — И давать Андрей-Михалычу воинскую присягу тебя никто не заставит. Расслабься уже, да?»

«Конечно, конечно… — но наш «профессор» не был готов расслабиться. — А что делает Елизавета, могу я спросить?»

«Епитрахиль», — лаконично пояснила девушка.

«Епитрахиль?! — взвился Штейнбреннер. — То есть настоящую православную епитрахиль?! И кто же, интересно, её на себя возложит?»

«Алексей, кто ещё? — весело ответил я. — Он вчера сообщил мне о готовности изображать духовенство, так что быть митрополитом Палладием ему сам Бог велел. Поглядите, как внимательно он листает Зызыкина!»

Тут поясню: Михаил Валерианович Зызыкин — русский правовед, который уже после эмиграции составил добросовестный труд под названием «Царская власть и закон о престолонаследии в России». В этом труде, кроме прочего, приведён полный чин коронования.

«А Алексей, разрешите узнать, рукоположен, чтобы надевать на себя епитрахиль? — не отставал от нас наш «русский немец». — Никто не видит в этом всём нарушения конфессиональной этики?»

«Фредя, уймись наконец, — попросил Кошт. — Иначе мы сейчас сделаем вторую корону, чёрную, и я тебя лично венчаю царём всех душнил всех времён и народов».

«Почему чёрную?» — тут же прореагировал Альфред.

Лиза не выдержала и рассмеялась. Кто-то подхватил, и через полминуты мы смеялись все.

[10]

«Коронация» прошла без сучка и задоринки.[30] Алёша, облачённый в епитрахиль, служил серьёзно, сосредоточенно и вдохновенно, причём я произношу этот глагол без всяких мысленных кавычек. Молитвы он, правда, читал не наизусть, а из книги Зызыкина, держа её перед собой на вытянутой руке, но этот жест только прибавлял торжественности всему происходящему. Моё участие свелось к нескольким ритуальным жестам да к произнесению вслух православного Символа веры, что я без труда совершил по памяти. После слов «верховную власть над людьми своими» Алёша объявил, что чин венчания свершён, и поспешил снять «епитрахиль»: она его явно тяготила. «Народ» наградил нас новыми аплодисментами.

Я опять слегка юмористически поклонился и, снимая картонную корону, пояснил:

«Не думаю, что Государя на выходе из Успенского собора собравшиеся приветствовали аплодисментами, но, если уж так, все их отношу исключительно к Алексею. Он всё совершил как нельзя лучше».

«Да, отлично! — согласился