Воин-3. Логово тьмы - Дмитрий Валентинович Янковский

Пропало.

Чей-то ужас был настолько силен, что чуть не Иышиб Жура на поверхность Яви. Он снова отрешлся, растворив в Прави границы тела и ума. Теперь он знал, что это зов о помощи. Знал, что это происходит сейчас где-то на юге. Туда летели журавли. Там болото, из которого торчат полусгнившие стволы деревьев.

Ужас, исходящий оттуда, был настолько силен, что мешал Журу видеть, и он вернулся назад. Теперь, чтобы узнать, где происходит битва и кто кричит, ему надо было подойти к этому месту издали, не совершить ошибки. Жур выбрал высоту. Земля стремительно рванулась вниз и пропала бы в темноте ночи, если бы ночь имела для него хоть какое-то значение.

Цвета для Жура уже давно имели другое значение, чем для способных видеть глазами.

Осенние леса тускло тлели остывающим розовым светом, накопленным опадающей листвой за лето, земля на пашнях дышала тяжелым красноватым оттенком, города и селения выглядели остывающими углями. Не потому, что там горели лучины или костры, а оттого, что люди, сбитые в кучи, согревали землю до красноты. Так видел Жур.

Перед его взором распахнулось пространство от Рипейских гор до Таврики. Немного южнее Киева он заметил постепенно стягивающееся жерло пробоя между Навью и Явью. Это выглядело дырой, но Жур знал, что человеческий разум, даже доведенный до невероятной остроты ощущений, не в состоянии представить щель в триедином пространстве, соединяющую два несовместимых мира. Легче было увидеть дыру в небесах – как отображение объема реальности на плоской холстине художника.

Жерло пробоя стягивалось, похожее на срастающуюся колотую рану, оставляло рубцы, струпья и отголоски вселенского треска миров, сталкивающихся на границе. В проломе полыхало призрачное разноцветное пламя неведомых бушующих сил, и Жур знал, – так говорил Зарян, – что в этом пламени сгорают даже звезды, вбитые богами в небесный свод.

Но сам Жур давно уже понял, что боги не вбивали в небо серебряных гвоздей, что звезды – это нечто совсем иное, горящее жаром, рядом с которым пламя лучины холоднее самого холодного льда.

Отголоски ужаса, упругие его волны чувствовались даже здесь, но не настолько, чтобы выбить волхва на скупую поверхность Яви. Теперь Жур был к ним готов. Теперь он понял причину этого ужаса, почувствовал, распознал, хотя мог бы догадаться и сразу. Пролом между Явью и Навью сам по себе не стоит затраченных сил, он нужен лишь как проход – уйти самому или провести в мир тварей, обитающих в темных просторах Нави.

Каждое из этих чудищ могло запросто выкосить не один такой город, как Киев, и никто не смог бы их остановить. Никто, кроме волхвов, чьим предназначением было стоять на защите Света против постоянного напора Тьмы. Не каждый из них, но избранные знали, как биться с порождениями Нави. Иначе у людей вообще не осталось бы никакой надежды.

Жур знал темных тварей лучше других, за десятки лет познания Прави он научился чувствовать их сквозь Границу, изучил повадки, дал имена самым страшным. И теперь его насквозь пронзило знакомое ощущение, усиленное в сотни раз, – два чудовища перешли Границу через пролом. Кто-то вызвал их, кто-то провел.

След одного, не самого страшного, терялся то ли во времени, то ли в пространстве – сейчас это было не важно, поскольку одна из самых опасных тварей оставалась здесь, на болоте.

И перед тем как отступить под напором страха, выдавливающего из молчаливого понимания мира, Жур успел почувствовать еще кое-что важное. Мечи. Два знакомых и один ни разу не виденный, но тоже выкованный при помощи Камня.

И тогда он со всей ясностью понял, почему тревога пронзила все его существо, – опасности подвергались не просто витязи Стражи, а друзья. И может, вся его жизнь, все умения назначены лишь для того, чтобы предотвратить нависшую угрозу. Наконец-то судьба дала возможность не просто вырваться из лап Зла, но и отомстить за все унижения, пережитые в страхе и слепоте!

Если бы Жур мог, он бы заплакал – сердце сжалось горячим трепещущим комом, и понимание мира дрогнуло, начало разбиваться на тысячи не связанных между собой осколков. Пришлось снова расслабиться, растворить в ширине Прави сознание, радость и боль, остановить мир, как раззадорившуюся на скаку лошадь. Видение вновь обрело ясность.

Жур снова ощутил молчаливый шепот миров, всю глубину пространства – от края до края. Он еще не знал, чем может помочь, – сначала нужно было четко понять, какая именно тварь вырвалась из логова Тьмы на просторы Яви.

Ощущение не подвело – он знал ее имя.

Зарян называл этих чудищ Раздирами, и в этом была глубокая правда. Старик всегда мог передать ощущение словом, может, именно поэтому и имел власть, недоступную многим смертным.

В бою с Раздирой человеку не оставалось ни малейшего шанса, пусть даже людей двухсотенная дружина, пусть лаже это не дружина, а целых три витязя Стражи. Это была самая опасная тварь темной серебряной сотни, хотя внешне и походила на обычного упыря. Она не имела тела в привычном понимании слова, поэтому вынуждена была вселяться во всякую падаль. В отличие от тупого упыря она имела не только острющие клыки, но и отточенный разум, во многом превосходящий человеческий. И это делало ее в сто раз более страшной, чем самый мощный болотный упырь.

На этот раз она вселилась в тушу утонувшего лося, чтобы иметь больше веса для раздирных прыжков, которые и были ее самым опасным оружием. Счастье, что полную силу не набрала, еще не раздирала пространство и время, а пыталась достать людей и коня обычным лосиным бегом. Но еще немного, и биться против нее станет совершенно бессмысленно – Раздире дана власть пожирать куски времени и пространства, оставаясь вне того и другого одновременно.

Подумав, Ратибор все же поднял меч. Может, и глупо, но помирать без всякого боя просто стыдно. Предки в Вирые потом засмеют. Или у Ящера. Рати-боровых предков хватало и там и там^.

К его удивлению, лось нападать не спешил, стоял, сопел, внутри него что-то клокотало, словно вода в огромном, вскипающем котле. Ратибор всем существом почувствовал, что в упыре копится какая-то непонятная сила, но что это за сила и зачем она – понятия не имел. Не до раздумий было. Просто подгнившие упыриные глаза все сильнее наливались жарким малиновым пламенем, будто ветер раздувал и без того раскаленные угли.

Два десятка быстрых ударов сердца Ратибор стоял неподвижно, и тягучий лунный свет медленно капал с острия меча, разбрызгиваясь по поверхности топи.

Лось рванулся неожиданно, слишком резво для такой туши, но стрелок видал противников и по-сноровистее – отскочил раньше, чем чудище одолело половину прыжка.

Прыжок. Широкий веер брызг. Кувырок. Снова на ноги.

Больно. Ударился плечом в притопленную корягу.

От лося брызг оказалось намного больше, но не это испугало Ратибора, а то, что чудовище споткнулось, подвернув передние ноги. Упыри никогда не спотыкаются. Никогда! Они просто не могут споткнуться, потому что не имеют разума, даже инстинктов, они не оценивают пространство, а существуют в нем, оставаясь хоть и движущейся, но частью мертвого мира.

Лось споткнулся, не рассчитав прыжок, но не упал, только сделал несколько лишних шагов и резко обернулся. С единственного рога полетели густые капли болотной жижи. Он взвыл с такой мощью, что на Ратиборе затрепыхалась одежда, уши заложило, а сердце замерло. Но это боялось тело – сам Ратибор уже ничего не боялся.

Он был удивлен, ошарашен, но бояться на пороге смерти – только время зря тратить.

– Эй, тухлятина! – с веселым остервенением крикнул стрелок, отвлекая внимание от Мары.

На самом деле это было довольно глупо – упыри никогда не обращают внимания на крик, а кидаются к той жертве, которая ближе. Как железная рыба суньских корабельщиков, подвешенная на шелковой нити, – всегда показывает головой на север, кричи не кричи.

Мара была вдвое ближе, но чудовище даже морду к ней не повернуло, внутри него клокотало