Былины Окоротья - Егор Андреев

каурая Волховуши, а она и так несла неподъемный спуд. Что до ослов, то они теперь тянули волокуши со скорбным грузом. Замыкали шествие опричники. Молодцы давно побросали дорогие тисненые седла с тяжелыми арчаками [47] и шагали налегке.

Несмотря на тяготы пути, люди Всеволода не роптали. Шли угрюмо и непреклонно. Цепью. Даже Петр, взваливший на плечи мешок с поклажей, раскраснелся, тяжело дышал, но не думал жаловаться. А холм все рос под их ногами. На последних саженях кручи кметам пришлось остановиться. Помогая друг другу, они закинули вещи на каменистую поросшую густым можжевельником верхушку шеломяня. Затем здоровые воины подсобили забраться на вершину раненым. Тяжелее всего пришлось с ослами и лошадкой ворожеи. Упрямые животные словно вросли копытами в истоптанную жирную землю и остервенело противились любым попыткам сдвинуть их с места. Гриди были вынуждены выпрячь их из волокуш, поднять мертвых на собственных руках, затем втянуть на холм упиравшихся животных. Когда отряд таки собрался на вершине, все были измучены и злы. Калыга не упустил случая несколько раз колко пройтись по решению Всеволода взять с собой тела татей. Высказавшись достаточно громко, рассчитывая, что его услышит не только воевода, но и каждый кмет в отряде. Всеволод пропустил хулу мимо ушей. Отдав приказ к привалу, окольничий сам обессиленно опустился на один из серых валунов. Раскиданные по макушке холма, они торчали словно бородавки.

Сломав пушистую затянутую паутиной лапу можжевельника, рядом рухнул Петр. Некоторое время оба тяжело дышали, просто наслаждаясь выпавшей на их долю передышкой.

– Спасибо тебе, Всеволод Никитич, – облизнув пересохшие губы, неожиданно сказал княжич.

– Это еще за что?

– За то, как обошелся с Семкой и Некрасом. Я, признаться, растерялся. Не ведал, как с ними поступить. Ну… так, чтобы наказать причинно, но по совести, и чтоб не слишком строго.

– Считаешь их друзьями? – осторожно спросил Всеволод, отстегивая с пояса бурдюк с водой и протягивая его юноше. В голове воеводы мелькнула скверная догадка, что намедни Петр переложил на него ответ за судьбы провинившихся опричников только для того, чтобы не рассориться с ними самому. Плохая мысль, попрекнул сам себя окольничий, дурная.

– Ну да… – смутился паренек. – Они ведь не со зла. Уснуть мог каждый, это ведь не значит, что он плохой человек.

Петр откупорил мех и жадно приник к горлышку. Всеволод терпеливо ждал. Напившись и отерев губы, Петр вернул сосуд окольничему. Воевода, заткнув горлышко пробкой, бросил полупустой бурдюк на колени и твердо произнес:

– Порой даже неплохие люди совершают глупые, бестолковые поступки. Ошибки, приводящие к беде. В такой момент запутавшихся, потерявших верное направление людей очень легко принять за тех, кто встал на путь жестокости и зла осознанно. Кто наслаждается, строя другим козни. Но знаешь, как определить, хороший ли, достойный пред тобою человек?

Петр помотал головой.

– Хороший человек, даже совершив ошибку, не бежит от ответа за проступок. Не стремится ложью оправдать себя. Он признает вину и делает все, чтобы исправить последствия содеянного.

– Даже если это тяжко? Если совестно от того, что сотворил, и страшно?

– Особенно ежели это так. Поэтому не стоит торопиться рубить головы сгоряча. Пусть ты и уверен, что носители их повинны. В этом случае легко допустить промах. Совершить ошибку, исправить которую будет очень трудно, а может быть, и невозможно.

Петр надолго замолчал, обдумывая услышанные слова. Всеволод был этому только рад. В следующий раз мальчишка наверняка поостережется принимать скоропалительные решения, особенно касающиеся чьей-то жизни. Пойдя по стопам отца, станет чуточку мудрей.

Припекало. В прозрачном, как слеза, воздухе курился смолянистый запах можжевельника. Кружащие в небе журавли с курлыканьем выбирали место для лилейного танца. Привлеченная теплом, на плечо Всеволода уселась стрекоза. Небывалая для столь ранней весны вестница лета расправила блестящие, играющие радужными переливами крылья. Воевода не стал сгонять насекомое. Прикрыв глаза, он подставил лицо под ласку солнечных лучей. Усталость и бессонная ночь тут же дали о себе знать. Заклонило в сон.

– Всеволод Никитич?

– М-м? – очнулся от накатившей дремы воевода.

– Ты ведь побывал во многих драках. И с ордынцами бился, и с лихими, и на Кривой Пяди супротив князей-предателей Доворских. Говорят, даже змей-горына в одиночку победил. Скажи, тебе всегда было… ну, хм… ты всегда перед боем чувствовал…

– Всегда. Бояться не грешно. Только безумец не страшится умереть.

– Вот как, – сконфуженно, раздосадованно пробормотал Петр, уставившись в землю. Всеволод понимающе усмехнулся.

– Что? Не такого ждал ответа?

– Вообще-то да, – пылко признался княжич. – Вот Митька, например, говорит, что совсем ничего не боится. Что не родился пока еще тот зверь или рубака, который заставит его напрудить в штаны. Он говорил, что в бою чует только ярость и что…

– Ну-ка, открой рот, – продрав слипающиеся глаза, лениво попросил воевода.

– Чего?! – растерялся Петр.

– Открой-открой. Не бойся. Хм, язык на месте. Не вижу причин, чтобы тебе не говорить того же.

– Я ведь серьезно! А ты все шуткуешь!

– Если серьезно, врет твой Митька. Боятся все. Просто есть те, кто поддается страху. Идет у него на поводу. Кормит и лелеет. Ищет оправдания не делать того, от чего сосет под ложечкой, а сердце уходит в пятки. Такие люди платят за свой страх отвращением и презрением к себе. И оно в конечном счете ломает их. Калечит души. Превращает трусов в собственные тени, дрожащие от мало-мальского шороха во тьме.

Но есть и другие. Те, кто боится наравне со всеми, но смотрит своему страху прямо в лицо. Держит его в ежовых рукавицах, порой используя один свой страх против другого, как хорошо заточенный клинок. Вот таких людей и принято называть бесстрашными.

Петр удивленно заморгал, пораженный словами воеводы. Видя это, Всеволод продолжил:

– Не понимаешь? Так позволь тебе кое-что поведать. Кое-что такое, в чем Митька не признается никогда. – Окольничий склонился к Петру и, поманив его пальцем, приглушенным голосом сказал: – Во время моего первого боя был момент, когда я чуть не развернул коня и не пустился наутек. Единственное желание, что оставалось, – бросить меч, приникнуть к конской шее и бить в бока коня пятками до тех пор, пока не перестану слышать за спиною звон стали и крики гибнущих людей. Пока весь ужас битвы – колдуны, стегающие огненными плетьми землю, порубленные на куски друзья, потоптанные конями вои [48] – не останется позади…

– Но ты этого не сделал, – завороженный откровенностью Всеволода, прошептал княжич.

– Нет, не сделал. Потому как знал: разумение того, что я сбежал, бросил товарищей на погибель, настигнет меня и будет преследовать