Былины Окоротья - Егор Андреев

– Ксыр может попробовать вычуять деревню, – заявила волховуша, но как-то неуверенно, с сомнением. – По крайней мере в какой стороне та лежит. Все лучше, чем понапрасну грязь месить.

– Отчего ж ты раньше-то молчала, коль могла помочь! – вспылил окольничий.

– Так ты о том и не просил. Ходил угрюмым шатуном окрест, пугая всех смурною миной. Делал вид, будто бы меня вообще не существует. Буня [50] спесивого из себя строил. Хоть бы одно ласковое слово бросил, поинтересовался, что да как.

Всеволод и сам знал, что был с колдуньей неприветлив. Он понимал, что им с Врасопряхой нужно объясниться, особенно после того, во что вылились их странные посиделки на берегу ставка. Вот только за последние часы столько всего дурного приключилось. Он с головой погряз в заботах…

«Нет, не стоит оправдываться, – мысленно отругал сам себя Всеволод. – Если бы хотел, нашел бы время».

Вот только он не хотел. Откладывал разговор с колдуньей сколько мог. Действительно избегал ее.

– Чего ты боишься, Всеволод? – спросила Врасопряха мягче, тише. – Предать память той, кто был дороже всех на свете? И не смотри так. Да, я знаю о твоем горе, как и многие другие. Такого от людей не утаишь. Только пойми: я ведь не стремлюсь занять ее место в твоем сердце. Просто мне показалось, что у нас есть что-то общее, что-то, чем можно поделиться. Знаю, тебе страшно снова начать что-то испытывать к другому человеку. Ну, так открою тебе тайну: мне тоже очень страшно… Но вдвоем бояться много легче.

Всеволод растерянно молчал, понимая, что Врасопряха только что облекла терзавшие его мысли, обуревавшие его чувства в слова. Оттого они как бы сделались намного отчетливей и проще. Понятнее для него самого.

Повисшую меж ними неловкую паузу прервал радостный крик Вятки. Следопыт вернулся из разведки, не скрывая ликования. Еще издалече он возвестил:

– Гать, Всеволод Никитич! Ошуюю, шагах в трехстах. Не то чтоб новая, но вполне сохранна. И хоженая, сразу видно! – на едином дыхании выпалил кмет.

Всеволод кивнул. Он было хотел сказать что-то очень важное Врасопряхе. Объяснить ей то, чего и сам до конца не понял, но колдунья уже отошла в сторону, оставив Всеволода в обществе запыхавшегося гридя. Колдунья лучше воеводы понимала: ему нужно время, дабы разобраться в себе. Окольничий с чувством сожаления вновь посвятил все свое внимание следопыту.

– Веди, – коротко бросил он.

Вязанки хвороста, приподнятые на земляной пересып, лежали плотно, стройным рядом. Однако, несмотря на дамбу, они все равно на вершок утопали под пузырящейся поверхностью тухлой стоячей воды. Скрытая под наносами из бурой тины и болотного ила гать была едва заметна. Если бы не оструганные жерди, заботливо вбитые через каждые сто шагов, Вятка, с его же слов, «шиша лысого» приметил бы гаченую дорогу. Следопыту просто несказанно повезло. Направление, указанное вехами, уводило отряд в повисшую над болотом мглу. В самое сердце зареченских топей.

Идти по дамбе пришлось вереницей. И дело было даже не в том, что настил в ширину едва достигал сажени. Непонятно было, где кончается насыпь и начинается едва прикрытая растительностью трясина. Порой хватало одного неосторожного шага, чтобы провалиться в вонючую жижу по самое горло. Всеволод, не желая рисковать, пустил вперед все тех же кметов, прощупывавших дрекольем каждую пядь дороги. Невзирая на это, ежечасно кто-то из дружины спотыкался и проваливался в очередной омут. Ко всем прочим бедам, местами гать была худа, и прогнившие ветки просто не выдерживали вес идущих. После того как Чура чуть было не утонул, отойдя за кочку помочиться, Всеволод приказал отряду обвязать пояса веревками и строго-настрого запретил сходить с тропы. А уж ослов, запряженных в волокуши, и каурую колдуньи вели с тройной оглядкой и едва дыша.

Несмотря на плачевное состояние дороги, ею кто-то пользовался. Тут и там попадались следы присутствия людей. Свежие связки хвороста и пласты дерна латали особо старые участки гати. Новые шесты сменяли сожранные болотом. Оставленные топором зарубки складывались в странные знаки на стволах деревьев. Все указывало на то, что зареченцы хаживали здесь, пусть и нечасто.

На подступах к деревне

– Ох, как вернуся я до дому, так первым делом в баню! Натоплю так, чтоб булыги на каменке потрескивали. И веничка запарю два: березовый и дубовый. И кваску крынку в колодец опущу, чтоб холо-о-одный был. А ты, Видогост, выпил бы сейчас кваску-то? – хитро прищурился Пантелей.

– Не люблю я квас.

– А что так? Предпочитаешь более изыцканные хмели? Заморские? Ну, там, аквавит, рецину, каражарские камысы?

– Нет. Я вообще не люблю браги.

– Даж питный мед? Ни капли?

– Нет.

– И зелено вино?!

– И его. Сказал же тебе: совсем не пью.

– О как! – Обескураженный Пантелей прибавил шагу и поравнялся с Видогостом. Размышляя, десятник немного помолчал. Затем уверенно выдал: – Ну, это ты хватил. Зелено вино, брат, пить нужно. Я б даж сказал, необходимо! Супротив лихоманей и горячек это ж самое оно. Да чего далече за примером-то ходить. Хляди, где мы оказалися: в болоте! Рассаднике зараз, хворей, безобразностей всяких и ядовитых гадов… – Не замедляя шага, Пантелей с отвращением отбросил древком копья квакшу размером с хлебный каравай. – В этой богомерзкой луже сам не заметишь, как пиявица какая нечестивая к заду присосется. Опять же, Скверность неведомая впереди нас ждет. Спросишь, к чему эт я веду…

– Действительно, к чему?

– Так и отвечу. Я вона с кажного утра хлебнул глоточек – и пожалуйста, здоров и бодр, целехонек! А ты что же?! И седмицы не прошло в походе, как у тебя рука оказалася в лубках. А вот пил бы, – нравоучительно заметил Пантелей, – такого б точно не случилось. Сила, брат, она в хмельном духе скрыта!

Дабы продемонстрировать несокрушимую целительную мощь алкоголя, десятник шумно выдохнул в лицо Видогосту. От запаха перегара, в который нежно вплетались луковые нотки, перехватывало дух. На глаза молодого воина навернулись слезы. Не сдержавшись, Видогост закашлялся, до глубины души и обоняния пораженный «чудодейственным» средством Пантелея.

– Во-о как, – удовлетворенно забухтел Пантелей. – Ты даже духа водошного не переносишь. Потому-то недуги всякие к тебе и липнуть, а девки, наоборот, бегут.

– А это-то здесь при чем? – стараясь не дышать, раздраженно поинтересовался Видогост. – Какая связь между брагой и Тешей?

– Так самая что ни на есть прямая! Любой те скажет, что отец семейства, возвернувшийся в хату во хмелю, – это наипервейший признак мужественности. Показатель состоявшегося и уверенного в себе