Былины Окоротья - Егор Андреев

Сказав это, окольничий поспешил отойти от Тютюри, больше не желая с ним общаться. Даже стоять рядом с атаманом ему больше не хотелось. Однако, несмотря на неприязнь к Калыге, в одном тот был прав. Сегодня ночью полегли хорошие ребята. Люди, за которых Всеволод держал ответ, и это не могло не отравить сердце воеводы. Черный горький пепел запорошил душу осознанием утраты. Первых понесенных в этом походе потерь.

– Ты все сделал правильно. – Тихий голос Врасопряхи настиг окольничего, сбив его с шага, заставив обернуться. Морокунья, шурша подолом, неспешно подошла к нему, коснулась рукой плеча. – Обойдись ты с ними жестче, остальные опричники принялись бы мстить. При каждом удобном случае вставляли бы палки в колеса, а это сейчас нам ни к чему.

Окольничий пристально посмотрел на колдунью.

– Я не уверен, что погибшие считают так же.

– Им уже все равно, – равнодушно пожала плечами женщина, – а то, с чем мы столкнемся в топях, может оказаться много опаснее, чем шайка лесных разбойников. Нам понадобятся все силы, что есть. Сейчас необходимо не допускать разлада в собственном строю. Неизвестно, что нас ждет.

– Это-то меня и тревожит. Неизвестность.

– Она страшна лишь до тех пор, пока ею остается. Обычный человек устроен так, что предпочитает знакомый, привычный страх неведомому. Поэтому сейчас важно поскорее прибыть в деревню Кузьмы Родимыча. Увидеть собственными глазами, с чем предстоит иметь дело.

– Кстати, где он? – Всеволод оглядел разоренный лагерь и внезапно ощутил недоброе предчувствие. Ухватив за рукав проходившего мимо гридня, которым оказался низкорослый Илья, он спросил:

– Ты видел где-нибудь зареченца?

Кмет отрицательно покрутил головой.

– Кто-нибудь видел Карася-Кузьму? – громко выкрикнул воевода, привлекая к себе внимание людей.

Ответом ему было растерянное молчание.

Они нашли его под утро, едва забрезжило на горизонте. Тело болотника лежало меж кривых корней старой ивы, в неглубокой мшистой яме. Кузьма заполз в нее, стараясь спастись. В ней же он и умер. Тмил и Борислав – лучники из десятки Видогоста – аккуратно вытащили его и положили на изумрудно-зеленый ковер молодой травы, на котором тело Карася выглядело маленьким и хрупким. Казалось, будто смерть отняла у крепача нечто большее, чем жизнь. Стерла давившее на него бремя годов, превратив зареченца в хилого подростка.

Серые глаза болотника смотрели в небо, и впервые Всеволод увидел в них полное умиротворение и безмятежность. Тревоги покинули Кузьму, и со стороны могло показаться, что он вполне доволен выпавшей ему судьбой. Однако впечатление это портили закусанные до крови губы и стрела, торчавшая из груди. Стрела с ярко-алым оперением на древке.

Жизнь порой бывает редкой сукой.

Бояться не грешно

В это утро так и не сомкнувшие за ночь глаз гриди, не сговариваясь и не дожидаясь побудного сигнала, построились на краю поляны. Даже хмурые опричники, водрузив на спины седла и пожитки, собрались наравне со всеми. Люди хотели как можно скорее покинуть исковерканную, пожженную и пропитанную кровью елань. Место, несущее следы смерти их товарищей. Но прежде чем уйти, Всеволод приказал срубить и увязать лыком волокуши, на которые погрузили павших. Всех без исключения: и кметов, и бандитов. Калыга было принялся ворчать, желая бросить трупы вольных на поживу дикому зверью, но быстро стих, поняв, что Всеволод не расположен к новой сваре. По правде говоря, воевода и сам не понимал, зачем приказал взять с собой мертвых разбойников. Бросать их непогребенными он, конечно же, не собирался, но и тащить до деревни было не обязательно. Неглубокая общая могила и пара слов кудесницы вполне сгодились бы для упокоения неприкаянных душ лиходеев. Однако что-то потаенное, какое-то внутреннее чутье нашептывало воеводе, что, взяв тела с собой, он поступает правильно. Как только в последние волокуши впрягли ослов, к Всеволоду пришлепал Пантелей.

– Готово все, Всеволод Никитич. Куда прикажешь путь держать?

– Карась, упокой его душу боги, говорил, что весь сразу за холмом лежит. Так что перейдем через тот взгорбок. – Всеволод кивком указал на поросший ельником синий силуэт холма. – Глядишь, прямо к ней выйдем… А может, и не выйдем. Может, придется блудить, искать тропы, вырубки или другие признаки людей. Черт его знает, как все обернется.

– Так себе план, честно говоря.

– А что, у тебя имеется получше? Не преминешь им со мною поделиться? – раздраженно бросил окольничий.

– Ох, Всеволод Никитич, недоспанный ты такой брюзга, – пожурил его Пантелей. – Трубить походный?

– Нет, не стоит. Пойдем как можно тише. Хватит с нас непрошеных гостей. Видогоста видел?

– Видел. Подсчитывает сейчас, чего и сколько мы лишились во вчерашнем пале. В том числе и провиант.

– Ну и что выходит?

– Ежели не раздобудем брашно, дня через три придется затянуть потуже пояса, но с голодухи не помрем.

– Добро. Как раненые?

– Справно. Уж насколько не по нраву мне кудесники, но нужно отдать должное нашей колдунье. Ее мази и лекарства – это диво какое-то. Раны заживают прямо на глазах.

При упоминании о волховуше Всеволод тут же со смущением вспомнил вчерашние посиделки на берегу пруда. Последующий разговор с колдуньей. Ее губы, тонкий гибкий стан в своих объятьях. Что вообще это было? И было ли на самом деле? Отчего-то воеводе стало казаться, будто промелькнувшие минуты у костра ему лишь померещились в странном, но приятном сне. Больно уж много худого произошло с того момента, чтоб не усомниться в собственной памяти.

– Как окажемся на болотах, пойдем с оглядкой. Сам я здесь впервой, но говорят, немало горемык пропало в здешних топях. Глухие, дикие места лежат окрест. Надобно об этом помнить.

– Ага, как же, тоже слышал. Без проводника шибко тяжело придется. Кто б меня спросил, так лезть по доброй воле в зареченские вязи – редкостная дурь. Нужно быть полными недоумками, чтобы отважиться на такое. Но я отчего-то полагаю, мы ими и будем? – криво усмехнулся десятник.

Всеволод не счел нужным даже кивнуть. Он и сам понимал, сколь безумно звучит сама идея – блуждать среди трясин в поисках Барсучьего Лога. Вот только ничего другого им не оставалось. Мысль вернуться, предав память павших товарищей и бросив на произвол судьбы зареченцев, ему в голову даже не пришла.

Подъем на крутой холм дался отряду нелегко. Несмотря на то что бо́льшая часть скарба сгорела, остальное дружине пришлось тащить на себе. Единственной оставшейся у них лошадью была