Лихо. Игла из серебра - Яна Лехчина

С удовольствием бы, но… Казалось, беседа не окончена. Напряжение подрагивало в воздухе, как упругая тетива.

Если её пренебрежение сумело расстроить Лале, значит, не так уж ему было всё равно и на неё, и на её благополучие. Разумеется, недостаточно, чтобы не творить жуть, – но может, этим удастся воспользоваться?

Она стояла перед Лале, по-прежнему сидящим у костра, и вспоминала, с каким восторгом некогда слушала его даже самые нудные учебные тексты. Протянула руку, дотронулась до его плеча.

Слегка сжала.

Ужаснулась про себя: ну она и даёт.

– Ладно. – Отдёрнула руку, будто обжёгшись. – Правда пора отдыхать.

Не приведи Длани, она переусердствует и покажется чересчур благосклонной. Лале сразу поймёт: она что-то замышляет. Не дурак же, который размякнет от простого касания.

Лале поражённо промолчал.

Уже в кибитке, задёрнув полог, Ольжана скрючилась и вцепилась себе пальцами в волосы. Юрген, мать его!.. Ну что, что с ним делать?

И тут же приказала себе: рассуждай здраво.

Юрген появится, и, может, Лале ни дня не позволит ему попутешествовать с ними – особенно когда узнает, что за всем стоит пан Авро. К тому же этим он причинит Йовару невыносимую боль: никого в целом свете Йовар не любит так, как Юргена. Лале наверняка порадуют его страдания. А что о ней самой…

Ну поревёт. Попроклинает Лале ещё сильнее. Нет, ради неё Лале и не подумает остановиться, как не остановился и раньше. Кажется, она только что думала о возможной выгоде? Дурёха!.. Даже если она продолжит трогать его за плечи, или позволит зажать себя у кибитки, или скажет, что он самый замечательный и справедливый, – глупости. Ни у её ненависти, ни у её любви нет над ним власти. Она – крохотный караульный в большой партии калифовой войны. Она забавляла Лале, и её восхищения позволяли ему чувствовать себя живым.

Возможно, он действительно был немного влюблён в неё, но толку?.. Ему так много лет не хватало чужого признания. Легко ли устоять, когда какая-то борожская девка слушает, разинув рот, и смотрит отупевшими глазищами размером с самовар? А потом ещё и лезет целоваться.

Ольжана смачно прикусила губу.

«Соображай! – велела она себе. – Ты не можешь подставить Юргена и просто ждать, когда он прибежит на верную смерть».

И тогда – внезапный, как удар под дых, – нашёлся ответ.

Ольжана разогнулась, прижалась спиной к стенке кибитки. Выпалила едва слышно: «О!»

Конечно, это будет непросто. Но если получится… Ольжана прижала ладонь к груди, словно боялась, что бешеный стук сердца привлечёт Лале. «Если получится» – и стало так волнительно-сладко от мысли, как хорошо всё может обернуться.

А если не удастся – она пропала.

Что ж. Выбор невелик.

В этот вечер Ольжана уснула ещё до того, как окончательно стемнело, а следующие дни осторожно примерялась – размышляла, как бы ей осуществить всё, что задумала.

Лале по-прежнему вёз её на север – сквозь густые безмолвные леса, вдоль блестящей ленты реки Кишны. После её выходки с зевком он стал тих и замкнут, как в самом начале их пути. Не порывался читать ей новые книги. Не увлекал её историями своей насыщенной несчастливой жизни. Правда, сдержанно пояснил, что больше не может спать на земле – кашель его замучил, так что придётся потерпеть его в кибитке. Иногда Ольжана, лёжа на скамье без сна, слушала его дыхание, и в голове её внезапно становилось совершенно пусто – ни страха, ни злости, ни прежнего вожделения. Только усталость и решимость всё изменить.

Одним утром она выбралась из кибитки. Мощные стволы тёмных сосен уходили высоко в серое-голубое небо. Над покровом из прелой травы висела туманная дымка, и было так холодно, словно уже наступила осень. Над головой покачивались и скрипели ветки, вдалеке кричали птицы – их голоса разносились эхом.

Лале уже не спал – вычёсывал Сэдемее гриву. Ольжана подошла к нему, кутаясь в платок и поморщиваясь, когда по щиколоткам хлестала влажная трава.

– Доброе утро. – Она указала на деревья на противоположной стороне поляны. – Я туда. Нашла удобное место. Пойду искупаюсь.

Лале погладил обросшую щёку. Бриться он почти перестал, так что вид у него теперь был куда более лиходейский, чем когда он поддерживал любимую Ольжаной пиратскую щетину. Спросил:

– Не далековато?

Ольжана пожала плечами.

– А-а… – протянул Лале понимающе. – Сейчас съязвите, что я это из личной выгоды спрашиваю. Но за всё путешествие я ничем не нарушил вашего уединения. – Резко отбросил веточку, снятую с лошадиной гривы. – Смею надеяться, я ещё не так низко пал, чтобы вы заподозрили меня в желании за вами подглядеть.

Ольжана мазнула по нему скучающим взглядом.

– Да не буду я язвить.

Но Лале всё равно стал объясняться:

– Я не знаю, не послал ли пан Авро ещё головорезов. Прежним он велел сначала разобраться со мной, но если они увидят вас во время купания…

– Лале. – Ольжана вздохнула. – Вы же знаете, я сама всего боюсь. Далеко не уйду. Не на поляне же из ушата поливаться.

– Если чуть подождёте, я спущу кибитку поближе к реке…

Ольжана кисло скривилась.

– Мне надо помыться, – проговорила она, – сейчас. И я сказала вам это, чтобы вы меня не теряли. Вы и так имеете огромную власть надо мной – извините, ещё не хватало, чтобы я отпрашивалась на купание.

Лале отвернулся.

– Идите, конечно. Просто… осторожнее.

Воды теперь хватало вдоволь – благодаря близости к реке и колдовству Лале. Иногда, как в сегодняшнюю ночь, вода сама вытягивалась в выставленные ушаты прямо из сырого воздуха. Ольжана отволокла один такой ушат за дальние деревья, спустилась к овражку…

Шельма, подумала она. С чего такое внимание от Лале? Да, она явно могла найти место и поближе к нему и кибитке, но неужели это настолько подозрительно? Не одна ведь к реке собралась.

Она удостоверилась, что Лале за ней не шёл: за соснами, отделяющими от неё их поляну, – никакого движения. Сбоку мирно стрекотала сорока, шелестели заросли у овражка… Тишина. Солнце на мгновение пробилось сквозь облачную пелену и озолотило сосновые бока.

Ольжана действительно верила: Лале не станет подглядывать за ней, пока она умывалась. А значит, это можно было использовать.

Она скрутила платок в жгут и перекинулась через него. Взмыла – и сразу направилась вглубь леса.

Бух, бух, бух. Маленькое сердце в птичьей грудке – как громовой раскат. Будто она уже собралась сбежать, а не просто…

Ольжана напрягла крылья. Она поднималась и поднималась, пока не достигла верхних ветвей. Поискала глазами дерево сильнее, чем соседние, и опустилась к его корням