Земский докторъ. Том 1. Новая жизнь - Тим Волков

Он неуклюже стянул рубаху, при этом пару раз закряхтев, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.

Артём шагнул к керосиновой лампе, подвинув её ближе, чтобы свет падал на паренька. Когда рубаха упала на пол, он невольно стиснул зубы, сдерживая возглас. Раны Аристотеля были ужасны — глубокие, рваные полосы пересекали спину, грудь и плечи, словно следы от когтей дикого зверя. Кожа вокруг воспалённая, багровая, местами сочится сукровица.

— Господи, Аристотель! Он же и вправду тебя чуть до смерти не засек!

Аристотель опустил голову, его плечи задрожали, но он не ответил.

Гнев на Субботина, который ещё кипел после их разговора, вспыхнул с новой силой.

— Присядь на стул, вот сюда. Я обработаю. Будет больно, но потерпи.

Он достал из саквояжа шприц и ампулу с гедоналом. Наполнив шприц, он аккуратно ввёл обезболивающее в кожу вокруг самых глубоких ран.

Закончив, Артём взял стерильную иглу и нить, и принялся зашивать самые рваные порезы. Его руки двигались уверенно, несмотря на усталость, каждый стежок был точным. Он промыл раны спиртом, очищая от грязи, и наложил повязки, стараясь не причинять лишней боли.

Аристотель сидел неподвижно, и лишь иногда грудь его сотрясалась. Но не от боли. Артём заметил, как по красным щекам парня текут слёзы. Это были не стоны, не жалобы — тихие, почти беззвучные рыдания, которые парень пытался скрыть, уткнувшись подбородком в грудь.

— Ты чего? — спросил Артем. — Больно?

— Нет, — ответил тот. — Просто…

Он вновь всхлипнул.

— Мы на вас вон как… и злобой, и силой, и кражей. А вы все равно по-доброму ко мне обошлись. Не понимаю. Ей-богу не понимаю!

— Ну, тише, — сказал Артём мягко, накладывая последнюю повязку. — Чего тут понимать? Долг у меня такой — помогать людям. И не важно кто они такие. Если нужна им помощь врача — он должен ее оказать, каким бы он не был.

— И даже убийцам?

— И даже им. Я не судья, чтобы судить их. Я — доктор. Земский доктор. И мой долг помогать людям. Вот и все. ну всё, зашил. Теперь не таскай тяжести, не дёргайся, чтобы швы не разошлись. Аглая завтра перевязку новую сделает, я ей скажу. Придешь, как получится. Но обязательно приди.

Аристотель поднял глаза, его взгляд был мутным, полным смеси стыда и благодарности. Он шмыгнул носом, вытер лицо рукавом и пробормотал, едва слышно:

— Все равно не понимаю. Иван Палыч… ты… зачем? Я ж… я к тебе с морфием лез, угрожал… А ты… — его голос сорвался, и он снова уткнулся в ладони, пряча слёзы. — Никто так не делал. Никто.

Артём положил руку ему на плечо, пытаясь хоть как-то утешить. Вспомнил, как сам, в своём времени, будучи подростком, порой терялся от боли и одиночества, и как чья-то доброта — даже случайная — могла вытащить из пропасти.

— Аристотель, — сказал он. — Ты не зверь, хоть и ведёшь себя так. Если ты сын Субботина, то это не значит, что нужно вести себя так же, как он. Будь человеком. А морфий… — он покачал головой, глядя на свёрток с монетами, — ответ ты уже знаешь. Не продам. Ни тебе, ни твоему отцу. Ему не морфий нужен, а лечение. А тебе, и матери твоей — жить без его кулаков. Пойми это. Если продам — он завтра тебя еще сильнее отхлещет, требуя новой дозы.

Аристотель кивнул, его плечи всё ещё дрожали, но слёзы уже высыхали. Он потянулся за рубахой, осторожно, чтобы не задеть повязки, и пробормотал:

— Я… попробую, Иван Палыч. С матерью поговорю… может, уедем. Подальше. Есть у нас тетка одна, может к ней… А батя… он не человек уже. Ты прав.

Артём встал, убирая инструменты.

— Если хочешь, можешь остаться тут на ночь.

— Спасибо, но я лучше в коровнике — там у меня уже место есть. Не первый раз из дома уже сбегаю.

— Уверен? Тут тепло и сухо.

— Уверен. Спасибо!

— Ну как знаешь. Запомни — держи раны в чистоте. Если что, приходи. Понял?

Аристотель кивнул, его глаза, всё ещё красные, встретились с взглядом Артёма, и в них мелькнула искра надежды. Он шагнул к двери, но обернулся, тихо сказав:

— Спасибо, Иван Палыч. Я… не забуду.

Дверь скрипнула, впуская холодный воздух. Аристотель кивнул и исчез в ночи. И только когда Артем пошел убирать инструмент, то увидел мешочек с деньгами, который парень нарочно оставил на столе.

* * *

Ранним утром к больнице подкатила лёгкая бричка, запряжённая гнедой кобылой. Из брички, поправляя шляпку, вышла девушка — молодая, лет двадцати. Красивая. Не симпатичная, не милая, не приятная. Именно красивая. Красота холодная, породистая, какая бывает только у аристократов.

Тёмные локоны выбивались из-под модной шляпки с вуалью, а небесно-голубые глаза, большие, детские, с любопытством осматривали пункт прибытия. Платье цвета морской волны, приталенное, с кружевным воротом, подчёркивало стройную фигурку незнакомки, а лёгкий плащ защищал от утреннего холода.

Аглая, суетившаяся у крыльца, даже на мгновение замерла, осматривая гостью. Девушка что-то шепнула ей и Аглая зашла в больницу.

— Иван Палыч, доброе утро! Там к вам пришли. Сестра той, крикливой француженки.

— Веры Николаевны?

— Ага, ее самой. так это сестра ее.

— Она же о знакомой спрашивала…

— Ну, мне сказала — сестра… Но, кажется, не родная. Я такие вещи остро вижу. Наверное, двоюродная. Ох, и красавица! Не в сравнение той. Впрочем, та тоже ничего, когда спит и молчит.

— Ну пусть войдет.

Вошла гостья, принося с собой легкий аромат цветочных духов.

— Доброе утро, — сказал Артем. — Иван Павлович Петров, земский доктор. Проходите, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?

Девушка улыбнулась. Она сняла перчатки, обнажив тонкие пальцы, и слегка наклонила голову, поправляя шляпку.

— Доброе утро, Иван Павлович, — ответила она, голос был мелодичным. — Я Ксения Николаевна, сводная сестра Веры Ростовцевой. Вы ее сына лечите, Юру.

— Да, Юрий у нас на лечении. Состояние у парня хорошее, думаю к следующим выходным уже выпишу его. А вы…

— Вера Николаевна настояла, чтобы я к вам приехала. Говорит, вы в этой… — она замялась, оглядывая хибарку, — деревне единственный, кто смыслит в докторском деле. Очень хвалила вас.

— Правда? — улыбнулся Артем. — Ну, раз она хвалила, значит