Штурмовик из будущего-4 - Дмитрий Валерьевич Политов

— дернул щекой тот. — На рубке я видел мельком странный символ. Как раз, когда отворачивал в сторону. Так, буквально секунду. Даже не придал этому никакого значения. А сейчас, когда ты спросил, вспомнил.

— Что за символ? — ноздри Торосяна хищно раздулись. — Нарисовать сможешь? Вот блокнот, карандаш.

— Да там ничего особенного не было, — отмахнулся Григорий. — Пять колец, переплетенных между собой. Три сверху и два снизу.

Торосян замер. Посидел неподвижно с минуту, а потом вскочил с табурета и радостно потер ладони.

— «Олимпиец»!

— Чего⁈

— Неужто не знаете? — «разведчик» успокоился и снова стал сама вежливость.

— Сейчас точно напросишься.

— Ладно, ладно, — засмеялся капитан. — Не будем горячиться. Поясню. Там такая история приключилась: в 1936 году был произведен набор в учебный экипаж Кригсмарине. Ну, ВМФ у фрицев так называется. А еще в этом же году в Берлине состоялись Олимпийские игры.

— Что за игры такие? — нахмурился экспат. — Первый раз слышу.

— Да ладно, шутите? — удивился «разведчик». Но тут же спохватился. — А, точно, у вас же память того…

— Не выделывайся.

— Прощу прощения, не хотел обидеть. Да, так вот, Олимпийские игры — это международные спортивные соревнования по различным видам спорта. Якобы, корнями, уходят в историю Древней Греции — в область или город Олимпию — я и сам точно не помню. Но это сейчас неважно. А интересно здесь то, что многие германские морские офицеры и новобранцы учебного экипажа тогда принимали участие в олимпийской парусной регате. А корветтен-капитан Бернхард Рогге — один из преподавателей учебки — даже был членом международного судейского комитета.

— Ишь ты! — поразился Григорий. — С чего вдруг ему такой почет и уважение?

— А черт его знает, — пожал плечами Торосян. — Врать не буду, не в курсе. В общем, когда через два года прошел выпуск, то сотни полторы молодых офицеров этого набора оказались как раз в подводном флоте. Со временем дослужились до командиров лодок. Ну и в память о своих корнях рисуют теперь на рубках олимпийскую символику. Те самые пять колец, что вы заметили. Экипаж «Олимпия», мать их за ногу!

— Однако! Хотя…если хорошенько подумать, любят фрицы это дело. Сколько раз доводилось в воздухе встречаться с размалеванными «мессерами» и «фоками», — Дивин махнул рукой. — Драконы, тузы, львы с тиграми — чего только не видал.

— Верно, — согласно кивнул «разведчик». — Но вернемся к подводной лодке. По нашим данным олимпийские кольца в настоящее время есть только у одной — U-24. Командует ею капитан-лейтенант Клаус Петерсен.

— И что? Что это дает?

— Будем проверять, — уклончиво ответил Торосян. — Как только что-нибудь удастся узнать, я вам тотчас сообщу.

«Ага, не хочет рассказывать „разведка“, что у них в тылу у гансов сидят наши люди, которые могут перепроверить полученные сведения, — подумал экспат. — Подумаешь, тайна какая! Да это и так понятно. Нет, в самом деле, неужели капитан решил, что я не способен сложить два плюс два?»

— Что ж, и на том спасибо!

Рутолов молча протянул экспату свою зажигалку, заметив, как тот роется в карманах своей куртки.

— Спасибо, — нехотя буркнул Григорий. Прикурил, сделал пару коротких затяжек и длинно сплюнул. — Почему спать не пошел?

— Тебя ждал. Решил, все одно не засну.

— Чего так?

— Да…понимаешь, не выходит из головы наш полет. По-дурацки как-то вышло: старшина хотя бы теоретически мог помочь в случае чего. В крайнем случае, ты бы ему подсказал, куда стрелять, верно? А я, выходит, только под ногами у тебя путался.

— Ну почему же, — не удержался экспат и ехидно улыбнулся. — Торосяну вон сколько всего напел! Оказывается, даже к месту нашей встречи с подлодкой привязаться сумел.

— В смысле? — штурман смотрел с удивлением. — Я ж ему сразу сказал, что ни черта не знаю, где именно мы летели. Так, очень приблизительно, исходя из показаний приборов. Плюс-минус десять-двадцать километров. Стыдно признаться, но блуданул изрядно. Со мной такого с первого курса училища не было.

— Вот, жук! — восхищенно протянул Дивин. — Купил! Точно пацана желторотого. Артист похлеще Мессинга!

— А в чем дело-то?

— Да, ерунда, — отмахнулся Григорий. — Уже не имеет значения. Поведай мне, лучше, почему нам не разрешили снова вылететь? Или конвой фашистский кто-то другой обнаружил?

— Шепорцов решил перестраховаться. Сказал, что в такую погоду даже ты со своим уникальным зрением можешь сплоховать. А ему, дескать, похоронки подписывать больше не хочется. Слыхал еще, что после нас самолет лейтенанта Римского пробовал взлететь — в облаках просвет появился ненадолго.

— И?

— Нет больше Римского, — мрачно произнес майор. — Пост ВНОС на берегу передал, что слышал падение самолет и звук удара о воду. По времени он, больше некому. По рации пробовали докричаться — тишина.

— Твою ж дивизию! А на хрена его вообще посылали за нами?

— Кто ж теперь скажет, — уклончиво сказал Рутолов и отвернулся.

Понятно, комполка решил добиться результата любой ценой. Беда.

— Ладно, пошли спать. Вымотался, как собака.

— Иди один, — отказался штурман. — Мне еще кое-что в штабе закончить требуется. Это ты у нас птица вольная, а у меня бюрократия повыше Эльбруса.

— Товарищ Дивин, здравствуйте!

— Да сговорились все что ли? — взвыл экспат. — Вольф Григорьевич, откуда вы здесь?

— Недавно вернулся с гастролей, — ответил Мессинг, радостно улыбаясь. Гипнотизер сидел на кровати Григория и почесывал за ухом Шварца, нахально растянувшегося на его коленях. И добавил, помрачнев. — Объездили с концертами несколько госпиталей. Тяжелое, доложу вам, зрелище. Столько раненых!

— Война, — устало пожал плечами летчик, стягивая с себя пропахший потом свитер. — А скоро пойдем фрицев из Крыма вышибать, так работы врачам и сестрам прибавится многократно.

— Да-да, — мелко закивал Мессинг. — Апрель уже близко.

— Апрель? — насторожился экспат. — Вам кто-то из штабных проболтался?

— Знаете, я ведь не очень лажу с кошками, — сказал вдруг артист. — Есть одно обстоятельство…впрочем, неважно! Да. Так вот, кошки для меня настоящая проблема. А уж черные — вообще караул. Боюсь. До дрожи в коленках боюсь. Но ваш Шварц…это какое-то чудо! — меховой наглец приоткрыл один глаз, услышав свое имя, и требовательно мяукнул — чеши, дескать, не