Нелегальный экзорцист - Григорий Константинович Шаргородский

в боярские шахты, а этот чудный клинок в конце концов оказался у вас. – Говоря это, я полностью извлёк меч из ножен и провернул его так, чтобы солнечные блики заплясали на действительно красивом клинке.

Хорошо получилось. Прямо сам заслушался и, судя по всему, произвёл впечатление на оружейника. Его глаза горели как у ребёнка, услышавшего новую сказку. Всё-таки какая-то польза от прочтения бульварных романов была, потому что из серьёзных книг научиться разливаться такими вот соловьиными трелями не получится. А так просто нужно сдерживаться и не впадать в особо приторный пафос. Это заковыристое слово я узнал из научного труда по философии, а не из духовного наследства чужака, что меня особо радовало. Не всё же жить заёмным умом и знаниями. Нужно развивать свои собственные.

– И что же дальше случилось с этим самураем? – старательно проговаривая явно незнакомое ему слово, спросил оружейник. – Вы ведь не собираетесь выкупать его из боярской шахты?

– В этом нет никакой нужды, – вернув клинок в ножны, ответил я. – Он уже пару лет как отработал виру и вернулся в Пинск. Сейчас нанялся в речные доки охранником. Говорят, пришёл в крайнее уныние и почти спился.

– И вы решил взбодрить его таким подарком? – недоверчиво спросил оружейник. – Но зачем?

– Я хочу обучиться у него нихонскому бою без оружия.

От удивления седые брови Олега Остаповича взлетели ещё выше.

– Вы планирует участвовать в кулачных боях?

– Нет, – улыбнулся я такому странному предположению. – Просто не люблю, когда меня бьют. Вот и решил научиться давать отпор.

Оружейник сначала нахмурился, а затем, похоже, вспомнил, в каком непотребном виде я к нему пришёл в первый раз, и понятливо кивнул, но всё же решил вставить своё возражение:

– К чему все эти сложности? Коль уж возникла нужда, так найдите кого из старых кулачных бойцов, они вас и обучат. Или просто носите с собой, к примеру, этот меч, и ни один бузотёр к вам и близко не подойдёт. А если сунется, так зарубите его, и вся недолга. Супостата с ножом такой клинок быстро отправит на тот свет, даже если будет в не особо умелых руках. И вы как ушкуйник будете в своём праве.

Не во всём я был согласен – не очень умелыми руками этим мечом и порезаться можно, но дело всё равно не в этом. Да и что-то наш разговор получился слишком уж откровенным, впрочем, никаких своих тайн я сейчас и не выдавал.

– Чтобы пояснить свои мотивы, Олег Остапович, я расскажу вам ещё одну историю. Как-то довелось услышать разговор двух биндюжников. Одного из них разозлило поведение какого-то оборванного инородца, работавшего в доках простым сторожем, вот он и решил проучить нахала. Попытка вышла неудачной. Мнивший себя хорошим бойцом биндюжник сам не понял, каким образом оказался на полу, попытавшись ударить невысокого, щуплого и явно пьяного с утра пораньше сторожа. Поначалу он решил, что просто оступился, и напал снова, да ещё и палку прихватил, но опять полетел кубарем. При этом сторож его ни разу не ударил, лишь толкнул легонько, но так, что бедолага с третьей попытки едва не проделал своей головой дырку в кирпичной стене. Дальше – больше, биндюжник подговорил дружков, и на сторожа напали уже четверо. Но им это не помогло, и история повторилась. За время сшибки нихонец ударил только один раз, и то всего лишь отвесив пощёчину заводиле.

– Согласен, – кивнул выслушавший меня, но явно всё ещё не убеждённый оружейник, – диковинное умение, но, как по мне, проще всё же освоить кулачный бой и быстро выбить пару зубов супостату, а не возиться с ним, валяя по полу. Или же, как и говорил ранее, зарезать, чтобы другим неповадно было. Мастера ножевого боя я вам и сам смогу посоветовать.

В его словах, конечно же, имелась правда, но своя, ушкуйная, а мне было ближе именно то, что говорил отец Никодим. Поэтому я печально вздохнул и сказал со всем доступным мне смирением:

– Шестая заповедь, Олег Остапович. Отнимать чужую жизнь, даже во спасение своей, есть грех великий. Резать кого-то или бить так, что можно и жизни лишить только за дурость или жадность, я не хочу.

– Ох и странный же вы ушкуйник, Степан Романович, – озадаченно покачал головой оружейник.

Я так и не понял, чего было в его словах больше – осуждения или одобрения. Олег Остапович решил не углубляться в явно спорный для него вопрос и сменил тему, указав на ещё один недостаток в моём плане.

– Ну и как ваш нихонец сможет носить меч, будучи простым обывателем, да ещё и с меткой о каторге в документах. Это у себя дома он был кем-то, а тут никто и звать его никак.

– Я сделаю его ушкуйником.

– Захар точно не согласится принять такого ватажника, – уверенно заявил оружейник и даже скрестил руки на груди, показывая, что его довод неоспорим.

– Я не стану просить об этом Захария Андроновича, ведь и сам ушёл из его ватаги.

– Тогда какой капитан примет каторжного к себе? – поинтересовался оружейник.

– Я приму, когда получу капитанский патент.

А вот это заявление вызвало на лице моего собеседника гримасу разочарования. Он посмотрел на меня уже другим взглядом, словно только что понял, что видит перед собой всего лишь слишком самонадеянного юнца. Здравый смысл подсказывал, что нужно сдать назад и самому оспорить собственное заявление, но пренебрежение оружейника вызвало в душе бурю ярости, и здравый смысл не смог её победить. Как чёртик из табакерки, выскочила мысль о некоем Остапе, которого понесло. Понять, при чём тут Остап, если меня зовут Степан, не удалось, да и не так уж это важно. Давно заметил, что в таком состоянии мысли не затормаживаются, но становятся какими-то совсем уж извилистыми. Вот и сейчас они, завертевшись особо хитрым образом, выдали более чем странную идею:

– Предлагаю пари. – Я на секунду замолчал, но по глазам оружейника понял, что и ему значение этого слова прекрасно известно. – Если не секрет, за сколько вы купили этот меч?

– Сто тридцать пять рублей. Брал в ломбарде, – явно всё ещё не зная, как реагировать на моё поведение, ответил Олег Остапович.

– Я дам вам за него семь золотых, но, если за три месяца не стану капитаном ушкуя, верну меч либо уплачу полсотни червонцев отступных.

– Степан Романович, вы поступаете крайне неразумно, – попытался урезонить меня оружейник, хотя я видел, что его глаза азартно заблестели.

Неразумно – не то слово, но отступать я не собирался, поэтому открыто улыбнулся и заявил:

– Что же, значит, это станет мне уроком и