Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

Мы свернули в галерею, стены которой были покрыты не фресками, а живыми, движущимися картинами — то горы вырастали и рушились, то океаны вздымались, то какие-то эпические битвы мелькали.

— Картинная галерея мгновений, — пояснила Морана. — Каждый бог может добавить сюда что-то значимое. Ну, или то, что считает значимым. Вон, видишь того румяного херувимчика на облаке?

Я присмотрелся. Среди титанических сражений и космических пейзажей действительно висела маленькая, яркая картинка — пухлый младенец, окруженный сиянием и срыгивающий радугу.

— Это Лель, — ухмыльнулась Морана. — Бог любовного томления и… ну, в общем, результат одной очень пьяной ночи Лады. Он считает это своим величайшим достижением. Все остальные делают вид, что не замечают.

— Занятно, — пробормотал я. Всесильные существа с комплексами и глупыми понтами. Почти как люди. Только с разрушительной силой.

Мы вышли на открытую площадку — нечто вроде гигантского балкона, висящего над бездной мерцающих миров. Воздух здесь был напоен ароматом неизвестных цветов и… запахом крепкого самогона.

— А это Веранда Задушевных Бесед, — Морана указала на массивный каменный стол, вокруг которого стояли такие же грубо вытесанные скамьи.

На одной из них дремал здоровенный мужик в вытертой медвежьей шкуре, с огромным рогом, опрокинутым на стол. Рядом валялась разбитая чарка.

— Велес. Наш специалист по скоту, договорам и… крепким напиткам. После очередной попытки договориться с Лешим о границах леса. Леший, гад, всегда ставит бутылки с двойным дном.

Она подошла, легонько ткнула спящего бога пальцем. Он что-то промычал и уронил голову на стол с глухим стуком. Морана вздохнула.

— Проснется — будет искать свою шапку-невидимку. Опять забыл, что ее Яга в залог за прошлый долг взяла. Вечный круговорот.

Пока мы стояли на веранде, мимо нас, волоча за собой шлейф из перепуганных мелких духов, пронеслась стремительная фигура в развевающихся лентах. Лицо было искажено яростью.

— Дрема! — крикнула Морана. — Опять что-то не то приснилось?

Богиня сна даже не обернулась, только дико замахала руками:

— Опять этот идиот Квасир! Подсунул мне в сонную курильницу какой-то свой новый «бодрящий» отвар! Я пол-Вырия усыпила вместо Ирия! Теперь Род ругается! Убью!

Она исчезла в дверном проеме с грохотом. Морана покачала головой.

— Любовь… Она у нас такая. Взрывная. Квасир, наш бог хмельных напитков и… экспериментатор, вечно пытается ей помочь «усовершенствовать процесс». Получается как всегда.

Мы пошли дальше, углубляясь в лабиринты дворца. Морана показывала Библиотеку Шепчущих Свитков — где томик по некромантии отчаянно пытался сжечь соседний трактат о садоводстве, Купальню Роскоши Лады — оттуда доносился смех и плеск воды, а на пороге валялась забытая, явно божественная, туника. И даже Комнату Наивных Надежд, маленькую и пыльную, куда, по словам Мораны, боги заглядывали в моменты особо несбыточных фантазий.

— А во-о-он там, — она вдруг понизила голос, указывая на узкую, неприметную дверь в самом конце темного коридора, — Кабинет Размышлений самого Сварога. Точнее, то, что от него осталось.

Дверь была слегка приоткрыта. В щель было видно, как внутри летают обломки камня и мебели, а в воздухе стоит мелкая, злобная дрожь. Слышалось невнятное бормотание, в котором угадывались слова «нахальный… смертный… клятва… пирог…».

— После вашего… разговора, — усмехнулась Морана, — он немного не в духе. Переруг, кажется, вообще под кроватью у Дажьбога отсиживается. Так что, герой, поздравляю. Ты не только торг устроил. Ты им праздник испортил. Надолго.

Я посмотрел на дверь, из-за которой доносилось ворчание верховного кузнеца вселенной, потом на Морану, чьи глаза светились холодным, почти человеческим весельем.

— Знаешь, — сказал я, чувствуя, как углы губ сами тянутся вверх, — а ваш божественный быт… он чертовски напоминает нашу, смертную, помойку. Только масштаб побольше и разрушения после пьянок посильнее.

Морана рассмеялась чистым, ледяным звоном.

— О, Видар, — она снова взяла меня под руку, ее прикосновение было как прикосновение зимы — резкое, но чистое, — ты просто не видел нашего Рождественского корпоратива. Это когда Перун пытается зажарить вепря молнией, Велес напивается в стельку и начинает обниматься с чучелом Масленицы, а Лель норовит подсыпать всем в пиво «любовного зелья». Вот тогда мы узнаем, что такое настоящий хаос.

Она повела меня обратно, к свету и гомону главных залов.

— Идем. Скоро начнется совет. А тебе, думаю, будет полезно посмотреть, как эти величавые идиоты решают судьбы миров. Главное — не смейся слишком громко. Перун на такое обижается. И молнии у него, к сожалению, очень даже реальные.

Я шел рядом, слушая ее байки о пьяных подвигах Велеса и любовных терзаниях Дремы, и впервые за долгое время чувствовал не тяжесть предстоящего, а… дикое, почти кощунственное любопытство. Пустоши могли и подождать. Эту экскурсию в божественную кухню, где готовились не амброзия, а сплошные скандалы и абсурд, я пропустить не мог. Главное — не попасть под раздачу, когда начнется раздача молний.

Зал Совета оказался не тем, что я ожидал. Ни грандиозных тронов, ни сияющих куполов. Просто огромное, наполненное рассеянным светом пространство, где плавали островки… мебели? Какие-то диваны, кресла, даже гамак, подвешенный к невидимым балкам. И было почти пусто. Лишь в центре, у низкого стола, похожего на спиленный гигантский гриб, сидели три фигуры. И светились. Буквально. Мягким, теплым, но навязчивым светом.

— Три Светлые Змеюки, — шепнула Морана, ее голос внезапно лязгнул сталью. — Макошь, Лада и Жива. Прядильщица Судьбы, Богиня Любви-Красоты-Весны-и-прочего-ми-ми-ми, и Богиня Жизни-Плодородия-и-Невыносимой-Оптимистичности. Приготовься. Они уже нас заметили. Им скучно.

Заметили — это мягко сказано. Три пары глаз, ярких как самоцветы, уставились на нас с того самого момента, как мы переступили порог. Не враждебно. С любопытством. С тем самым сладким, липким любопытством кошки, увидевшей новую игрушку. И игрушкой этой явно был я. Морану они будто не видели. Игнорировали с таким мастерством, что это само по себе было искусством.

— О-о-о! — мелодично воскликнула та, что в венке из вечных цветов и одеждах цвета весеннего неба. Лада. Она поднялась, и ее свет стал чуть ярче, ослепительнее. — А кто это к нам пожаловал? Новый герой? Какой… колоритный!

Они двинулись к нам. Плыли, почти не касаясь пола, оставляя за собой шлейф аромата луговых трав, меда и чего-то такого же приторно-цветочного. Макошь, статная, с лицом, на котором чуть алели румяна, и с тяжелыми косами, смотрела на меня оценивающе, ее свет был глубже, золотисто-янтарным. Жива, самая юная