Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Не могу я Насте ничего дать, — огорошила домком. — У неё долг с похорон остался. Одиннадцать серрублей пятьдесят копеек. Расплатится – выдам ключи. А лука я тебе одолжу.

Грозовая дама ушла в квартиру, а я остался почёсывать ухо и думать, где бы раздобыть такую кучу денег, да ещё и серебром.

Тучка вынесла крупную луковицу и заявила:

— За водочные талоны в расчёте.

— Хорошо. Спасибо за лук, — поблагодарил я и метнулся вон из подъезда.

— Воспитанный, культурный, непьющий, — донеслось вслед.

* * *

Мы нажарили на подсолнечном масле картошки с луком, сварили курицу и потроха, но съесть всё это не успели, как вдруг одиннадцатый ойкнул и, весело дрыгая ногами, вылетел из распахнутого окна лоджии.

— Ура! Я домой! Домой! — услышали мы с Димкой перед тем, как напарник растворился в воздухе.

— Он же завтра должен был. Теперь трое суток за него отбывать, — подосадовал я.

— Картошки, зато, много осталось. И курочка. И потроха, — нашёл чему порадоваться Настевич.

— Только сладкое не трогай. Не порть аппетит, — велел я по-командирски и, выглянув напоследок в окошко, за которым исчез одиннадцатый, продолжил ужинать.

— А конфеты я для мамки купил. Варенье с мёдом тоже. Когда выздоровеет, вместе побалуемся.

— Хорошо, что ты у неё такой хозяйственный. Ещё бы долг ваш отдать, вот тогда бы она точно поправилась на сто процентов, — рассуждал я и уплетал курочку.

— Керосин кончился. Завтра не на чем еду разогреть.

— А ты, случаем, читать не умеешь? — заподозрил я неладное, потому как мальчишка оказался домовитым не по годам.

— Буквы знаю, а складывать не умею. И цифры. Даже которые на красных деньгах нарисованы, тоже все знаю. Считать не умею, а знаю, — похвастался карапуз.

— Почему тогда прятался от Дашкиной мамки?

— Она же другая. И воздух вокруг неё не розовый, как у моей, а фиолетовый. У тебя тоже розовый.

— Не врёшь? — не поверил я в разноцветные воздухи.

— У которого улетел, зелёный воздух, хотя он на вас очень похож. А вы точно не хотите на мамке жениться?

Я поразился до глубины души: «Малец всё видит. Разница в нас есть, оказывается. Что же это за миры второго круга, если тут и колдуны, и дети малые с такими талантами водятся?»

Ни с картошкой, ни с курочкой мы вдвоём не справились, и я всё вынес на лоджию, понадеявшись, что до утра там ничего не испортится.

— Отдыхай, а я поколдую. Вдруг, мир разрешит заработать на мамкин долг? — сказал я соловевшему мальчишке, когда проигнорировал его очередное сватовство, а он и не настаивал.

Когда Димка унёс грязную посуду и где-то запропастился, я припомнил и то, что Стихия выделывала с монетками, и видения морока, когда сам с каким-то другом вытворял то же самое с пёстрым камешком.

«Попробовать, что ли?» — только успел подумать, как в лицо дунуло мирным теплом, предлагая организовать монетный дворик на лоджии.

— Поможешь? — удивился я.

Кристалия тёплым дуновением подтвердила, что не против начеканить моими руками несколько серебряных монет.

Я ненадолго задумался над присказкой, которую говорила Стихия перед раздваиванием. «Мир Сималий. С твоего разрешения, с моего прошения, дозволь удвоить эту из серебра монету», — быстро напомнили мне из кладовки с коробочками.

Над головой звякнул колокольчик, я смело вынул из кармана монетку и сказал:

— Любезный мир Кристалия. С моего прошения, твоего разрешения, дозволь удвоить эту рублёвую монету. Не для корыстного удовольствия, а для вдовьего довольствия.

В лицо задуло ещё большим тёплом, и я начал делать всё так, как понимал. Сначала накрепко зажал в правой ладошке рублик с Крупской. Потом зажмурился и вообразил, что с такой силой сжал кулак с монетой, что он, как минимум вдвое, уменьшился.

Потом другой ладонью обнял кулак с рубликом, ещё сильнее их сжал, и представил, что пятерни срослись в один большой кулачище. Когда затряс получившимся двойным кулаком вверх-вниз, мысленно попросил маму Кармалию помочь.

Затем будто перестал контролировать руки, и они затрясли сросшимися кулаками самостоятельно. Причём, так сильно, что резкая боль пронзила оба предплечья, и я, стиснув зубы, попытался вернуть контроль над дёргавшимися руками. Когда почувствовал, что снова распоряжаюсь собой, сразу же с силой раздернул руки в стороны, но кулаки не разжать не успел.

Резкая боль от ожога опалила обе ладони. Я ойкнул и побежал в ванную к бочке с водой, всё ещё не проверив результат болезненного фокуса. Получилось раздвоение или нет, меня не интересовало, а вот во что могли превратиться руки от ожога чеканщика-любителя, меня пугало до колик в животе.

Когда ввалился в ванную, ногой подтолкнул табурет к бочке, вскочил на него и опустил руки в прохладную влагу. Слёзы так и брызнули из глаз, жалость к себе проснулась такая, что тело моментально обмякло, и я безвольно повис на бочке литров этак на триста.

Я ещё долго не слезал с табурета и жалел себя, великовозрастного детёныша размером с огромного дядьку, и не решался разжать ладони.

Когда холод сделал своё дело, и огонь на ладонях унялся, вынул руки из воды и одновременно разжал оба кулака. На каждой ладошке красовалась Крупская Н.К. и корчила ехидную рожицу.

«Фальшивомонетчик укропный», — ругнулся, разглядывая волдыри на ладонях.

— Это всего одна. А мне только на долг нужно двенадцать, — пожалел себя, но сдаваться не собирался. — Отдохну и продолжу. Только из ванной выходить не буду.

Ещё минут пять подержал руки в воде, пока не перестал чувствовать расплавленное серебро на ладонях, а потом снова обратился к Кристалии:

— Если так больно, можно сразу пару монет раздвоить? А то меня надолго не хватит, — пожаловался ей на болезненный процесс.

Кристалия дала воздушное согласие, и я осознал, что отступать поздно. Зажал пару монет в правом кулаке, прочитал присказку и крепко зажмурился. Снова всё повторилось, включая потерю контроля над руками, а я скрипел зубами больше от ожидания боли, чем от неё самой, и продолжал удваивать капитал.

Когда раздёрнул руки, снова запрыгнул на табурет и окунул их в воду. Боль напоминала предыдущую, но от ожидания она ещё сильнее обжигала, щипала ладони и сводила судорогой локти.

Наконец, нашёл в себе силы и