Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

вилок, шести керамических кружек и половника. Оказалось, всего-то восемьдесят девять копеек. Потом я купил двухкилограммовые пакеты с горчицей, стиральным порошком, содой. И заполировал всё дюжиной кусков хозяйственного мыла с полудюжиной банного «Душистого» разных сортов.

Продавщица ухмылялась, но всё выдавала без колебаний, а после каждой очередной покупки отсчитывала сдачу.

— Может, вам ещё одеколон с шампунем? — спросила она, увидев пару серрублей у меня на ладони.

— Давайте, — тут же согласился я. — А для мамки нашей, какие-нибудь духи имеются?

Продавщица округлила глаза, почему-то удивившись моей заботе о Насте.

— Вообще-то, женщины сами всё покупают. Ваше дело зарабатывать да тяжести таскать. Ишь, духи ему подавай, — возмутилась она из-за прилавка, но выставила на обозрение пять малюсеньких пузырьков разных духов, а потом добавила к ним флакон с Тройным одеколоном и литровую бутыль с зелёным травяным шампунем.

— Которые возьмём? — спросил я у Димки.

— А все можно? — не моргнув глазом, спросил он у продавщицы.

Она нервно сгребла все покупки в пакет, спросив за всё про всё шестьдесят семь копеек, а я расплатился и стал просматривать витрины, выискивая, что такого мы с Димкой пропустили. Но продавщица потребовала, чтобы мы удалились и немедленно.

— Время давно вышло. Уже почти четверть девятого, — процедила она сквозь зубы.

— Идём, — согласился с ней Димка.

— Сначала разложим твоё богатство по авоськам. Помогай, — попросил я помощи у оптового покупателя.

* * *

— А собирались за капустой, — кряхтел я, когда поднимался на пятый этаж с авоськами.

— Муку вечером купим? — напомнил Димка о хлебе насущном.

— А дрожжи? А соль? А сгущёнку? — передразнил я мальчишку. — Вечером список составишь, и всё сразу купим. И неграмотным не прикидывайся.

— Денег не хватит, — улыбнулся Настевич, нисколько не обидевшись, и отпер дверь в квартиру.

Я затащил покупки в Димкину комнату и распорядился:

— Хлеб в хлебницу, шоколадку в карман, фляжку на пояс. Вечером всё разберём. А сейчас в полёт. Открыть дверь на балкон! Отсюда стартуем. И всё чтобы открытым осталось, на случай нашего возвращения с капустой. Или с тем же мешком муки.

— Летим? — обрадовался сиротка.

— Летим, — махнул я рукой.

«Кристалия, я к тебе с просьбой о сокрытии меня и Димки, и переносе нас к больнице, в которой мамка Настя», — попросил хозяйку мира, и мы с Димкой вылетели с лоджии, держась за руки, как два самолётика.

— Я летать умею! — заверещал малец, перепугав меня до полусмерти.

— Я те сейчас уши откручу! Чтобы без меня никогда не пытался. Понял? Никогда! А ну, обещай. Или я в другой мир уйду к твоей ненастоящей мамке, — пригрозил я детёнышу.

— Не буду я без тебя. Я же не дурак. И колдовать не умею, как ты.

— Я не колдун. Я с твоим миром говорить умею. А она помогает во всём, что попрошу, — сказал я чистую правду.

И мы, больше ни о чём не разговаривая, полетели в сторону больницы. Димка сопел, что-то соображая своим острым умишкой, а я, обиженный колдовским предположением, тоже пытался всё обдумать и разложить по полочкам, ненамного старшего чем у Димки умишка, спрятавшегося во временно повзрослевшей головушке.

* * *

Вот и больница, вот и палата, а вот и ничего не понимавшая Настя.

— Извини. Промашка вышла, — попросил я прощения и потащил из палаты капризничавшего мальчугана, которого родная мать наотрез отказалась видеть и отмахивалась от него, как от комарика. — Сейчас всё исправим и снова войдём.

Кое-как вытащил Димку в коридор и попросил Кристалию вернуть нашу видимость для окружающих.

— Маскировку забыл выключить. Когда летаем, чтобы народ не пугать, я включаю её, а выключить забыл. Извинил?

— Ага, — кивнул сорванец и вырвался из рук.

Я вошёл следом за ним в палату к симулировавшей выздоровление Насте. Она уже «прозрела» и нежно обнимала сыночка, пытавшегося угостить её «Алёнкой».

— Поправляемся? Ну, здравствуй, — поздоровался я и сразу перешёл к делу. — Мы ненадолго. Дела у нас с Димкой. Капустные, морковные, душевные.

— Здравствуй, Александр, — приветствовала меня Настя. — Спасибо, что за сыном приглядываешь и шоколадками угощаешь.

— На то мы и нужны, которые всем людям братья, — сказал я и, вдруг, отчётливо увидел свет, выходивший у меня из груди.

«Заразился-таки», — подивился я новому открытию.

— Кристалия, выключи его. Выключи, пока я не зазнался, — зашептал я, как можно тише.

Неожиданно сзади раздался громкий хохот дородных санитарок, явно очень крупного размера.

«Вот же тёти. В готовности к заботе, а так хохочут», — не успел я подумать, как санитарки ещё громче засмеялись, сотрясая всю больницу.

— Хватит вам, — призвал я к порядку и обернулся на голоса, но в палате, кроме двух дремавших женщин, никого не оказалось.

Открыл от удивления рот, но меня вовремя одёрнул Димка, попросившийся посидеть с мамкой «ещё только минуточку», и тем самым не позволил уплыть в размышления о женских мирах, их смехе и о моём свете из груди.

— Настя, расскажи о долге домкому, — попросил я после несостоявшихся раздумий о добром и вечном.

— Должна, — призналась она и погрустнела. — Одиннадцать серрублей и пятьдесят копеек. Век не расплачусь.

— Ты это брось. А я на что? Мы с Димкой уже работаем в этом направлении. Только, как ты знаешь, я ненамного его старше. Подскажи, где и как зарабатывают в твоём мире? Сама где работала? Что на зиму заготавливала? — набросился я на вдову, чтобы отвлечь от воспоминаний. — И про капустное царство, что Закубаньем называется, не забудь.

Настя рассмеялась, услышав про Димкину родину, и поделилась с сыночком шоколадкой.

— За Кубанью это. Сразу напротив центра города. Там заливные поля, которые по весне затапливает, на них станичники всё выращивают. А живут они у Фортштадта.

По осени через речку перевозят овощи в город. К нам, то есть. Сдают оптом в универмаги или прямо с телег продают мешками. Если у них на поле покупать, и в три раза дешевле сговориться можно. Тем, кто с перевозом на наш берег помогает, бесплатно отдают,