Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

Хитро.

— Из его рук мы с Владимиром принимали первые дары.

Собак тоже с малых лет прикармливают.

— И с ним же преодолевали ступень за ступенью. Его свет унимал нашу боль. Его советы не единожды помогали разуму избавиться от сомнений. И мы верили ему. Все верили.

Ну да. Собаки своего хозяина вообще богом считают. Только вот Михаил Иванович — не собака. На своё счастье.

— Я надеялся, что отец Никодим найдёт способ помочь Владимиру. Честно, даже завидовал слегка… это грех, конечно, но кто без греха? Дар Владимира явно открывал ему путь выше. Он должен был получить новое звание, новые возможности.

— Умер?

— Исчез. Мне пришлось покинуть монастырь. Сперва одно дело, потом другое… обычная работа. Я порой по полгода не возвращался. А вернувшись, увидел, что келью Владимира отдали. Начал спрашивать и узнал, что был прорыв на окраинах Петербурга. Владимира направили разбираться. Он уехал.

И не вернулся.

Прямо как под копирку.

— А тем же вечером меня вызвал отец Никодим. И начал выспрашивать, не рассказывал ли мне чего-нибудь Владимир. Следует отметить, что он был весьма любезен. И очень сочувствовал моей утрате. Знал, что мы дружны и в целом-то многим делились.

— И ты?

— Сказал правду. Что рассказывал о кошмарах. Что сомневался в своём разуме. Что я посоветовал обратиться за помощью… только он вёл себя неправильно.

— Отец Никодим?

— Он. Видишь ли… его свет был ярким, но не таким, как прежде. Будто… не могу сказать, что переменилось, но переменилось. А ещё он юлил. Как человек. Я ведь в разъездах больше с людьми дело имею, чем с тварями. И силу использовать на каждый пустяк глупо. Вот и научился худо-бедно видеть. И то, что я увидел, зародило сомнения. Очень много слов. Похвалы. Сожалений. Фразы какие-то, что тьма забирает лучших. Что нужно сплотиться и встать плечом к плечу. Что грядут тёмные времена. Я ни о чём таком не спрашивал, а он не должен был говорить. И суетиться тоже не должен был. А потом он спросил, не вижу ли я снов.

— А вы…

— Не видел. Тогда. Но сейчас… пока не могу сказать, это как эхо, что ли? Всё мутное и ничего толком-то по пробуждении не помню. Но тогда я сказал правду. И отец Никодим разом утратил всякий интерес ко мне. А на следующий день я получил новое задание. И с той поры получал одно за другим. Я уже два года не был дома…

Ну, возможно, это как раз и неплохо.

— Вся моя суть противится мыслям о… таком, — выдал Михаил Иванович. — А вот мой разум твердит иное. И ещё…

Он разогнул руку и погладил след от пёрышка.

— Уже почти год мне отказывают в получении благодати.

— Почему?

— Без объяснений. Точнее… мне вменяется проявлять терпение и смирить гордыню. А что задания одно за другим и вовсе без продыху, так братьев стало меньше, тварей же, напротив, больше.

— И чем это грозит?

— Я трачу силы. Я могу восполнять их в церквях, от икон опять же или от веры, но… не до конца. Это как человека кормить не мясом, но одной лишь картошкой.

С голоду он не помрёт, но и со здоровьем возникнут проблемы. А здоровье воина, которым по сути являлся Михаил Иванович, — это прямой залог долгой его жизни.

Ну, с благодатью я, положим, подсоблю. Но выглядит, согласен, странновато. Мягко говоря. А если не мягко, то, сдаётся, Михаила Ивановича давно уж со счетов списали.

— В последний раз я полностью восстановился аккурат в поместье Громовых. Ну и вот сегодня… спасибо.

— Это не мне. И как там? В поместье?

— Сложно сказать. В дом Патриарх не вошёл. Было объявлено, что сила нестабильна и потому опасно.

Любопытно. Очень. И вопросы, полагаю, не только у Михаила Ивановича возникли.

— Наложили запрет. Выставили заслоны из военных. Правда, не знаю, стоят ли они до сих пор или людей отпустили. Я вообще так, по слухам говорю, поскольку меня почти сразу отослали.

Он снова коснулся белого пятна.

— За последние полгода погибла дюжина моих братьев… и ещё четверо исчезли.

— Это много?

— Втрое против обычного. Дознаватель — занятие опасное.

Особенно, когда убрать его хотят не твари, а высокое начальство. С начальством, помнится, сладить куда сложнее, чем с тварями.

Ну да как-нибудь.

[1] Белое духовенство — это женатое духовенство. Черное — это монахи в священническом сане. Существует три иерархических ступени священства и в каждой из них своя иерархия: дьякон, священник, епископ. Дьяконом и священником может быть как женатый священник, так и монах. Епископ же может стать только монах. Таким образом белому духовенству закрыт путь к высшим церковным должностям.

Глава 16

Глава 16

Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал.

Иоанн Златоуст.

Вид Алексей Михайлович имел… своеобразный. Ну как, случалось мне в музее бывать, там, в прошлой жизни. На выставке, которая Египту посвящена. Так мумии в экспозиции тоже имелись. Только те были в бинтах, а этот — в собственной коже, но в остальном разницы особо нету.

— Хреновато выглядите, — сказал я и нос потёр.

Пахло в палате отнюдь не благовониями. Нет, ими тоже, вон, постельное белье, кажется, розовым маслом сбрызнули, но этот цветочный аромат странным образом лишь усиливал вонь.

Тело гнило. Или иссыхало?

Или и то, и другое сразу?

— А ты живой, — голос вот у него сохранился почти прежний, спокойный такой, мирный даже.

— Ага… как-то вот получилось так, — я подвинул стул поближе.

Воняет? Есть такое. И смотреть на Алексея Михайловича крайне неприятно, так и тянет отвернуться и, поджав хвост, отступить. Но я подвигаюсь. Ему, верно, и разговаривать тяжко. А говорит.

— Хорошо, что живой.

— Он сказал? Ну, про меня?

— Кто?

— Светозарный. Такой вот… типа архангела. С крылами. Ваш… приятель сказал, что вы ему сказали. Про Громовых, — я щурюсь и вглядываюсь в